Что происходит, черт возьми? Дамело слишком давно в этом бизнесе, чтобы пробовать собственную стряпню: не только разум, тело помнит, сколько муки, соли, сахара, перца, масла и молока нужно класть, каким должно быть тесто под ладонями, запах, упругость — всё! Да он просто не мог налажать в такой ерунде, как пирожки, суфле и… что там еще? Оскорбленный шеф отрывает зубами кусок пирога, уже надкушенного кем-то из девчонок — и словно скорпион Тринидада взрывается у него в глотке. Дамело не воет только потому, что не может, горло у него выжжено, выедено изнутри, он шипит, точно издыхающая змея, оседая на пол. Мина подползает к Сапа Инке, наощупь хватает нож со стола, чиркает по ладони и прижимает к губам Дамело:

— Пе-е-е-ей…

Индеец не понимает, почему, но не облизывает, не обсасывает сочащуюся кровью царапину, нет, он вгрызается в покорную женскую руку — и при первом глотке крови Дамело попускает. Минотавра гладит владыку Миктлана по голове, будто младенца:

— Не давись, никто не отнимет… Что поделать, мы теперь демоны, вампиры, нельзя нам хлеб есть… Прости.

За что она просит прощения, кечуа не знает, а слезы текут по его щекам и собираются в девичьей ладони, словно роса на листе, Дамело плачет и пьет из этой руки, захлебываясь солью, горечью и слабеющим вкусом чужой крови.

* * *

Миктлантекутли должен накормить своих адских сук. Живыми людьми — пока живыми. Он уже знает, что вкусы у них у всех разные. Мина любит кровь и плоть адреналинщиков, прожигающих жизнь у смерти на краю, пьяных своими подвигами, не готовых трезветь. Ариадна, наоборот, предпочитает сухих, жестоких тиранов, не умеющих получать и дарить наслаждение и оттого дарящих боль, много боли, всем, задаром. А Маркиза… Маркизе нравятся гопники. Юные, мечтательные отморозки, нападающие на жертву всем скопом. В них есть нечто общее: и Лицехват, и ее жертвы ненавидят себя так, как никого никогда не любили — и мстят за эту ненависть другим. Сам владыка Миктлана определился с выбором в день своей инициации: ядовитый клубный коктейль из легких наркотиков, желания и скуки, разлагающихся в теле, точно раковая опухоль — вот его деликатес. И скоро он получит свое.

А единственный не-вампир среди них послужит приманкой. Очарование лилим, крепко-накрепко запертое ошейником, просачивается в окружающий их мир, словно гул далеких гроз: ни сполоха, ни тучки на небосклоне, но все живое и дикое замерло в ожидании.

— Иди ко мне. Стань здесь. — Дамело разворачивает Тату спиной к залу, лицом к себе. Пусть смотрит на него, когда за нею придут. Пусть доверяет ему, пока может. — Сейчас к тебе подойдут, пойдешь куда скажут, будешь делать что велят. Когда с ними будет покончено, вернешься ко мне.

Незачем успокаивать, заверять, что все будет хорошо, что он не даст в обиду свою служанку, дар Содома. Хозяева не отчитываются перед рабами, они даже не приказывают — они говорят, что и как будет происходить. И наказывают тех, кто помешал их воле сбыться.

Миктлантекутли понемногу привыкает к боли и страху, которые тянутся за ним и его демонами, будто кильватерная струя. Они демаскируют владыку Миктлана, точно боевой корабль в мирных водах, они бы раскрыли его появление, раскрыли само его существование, будь человечество способно поверить в ад. Но род людской не верит даже в созданное им самим, поэтому новоиспеченный сатана творит, что хочет, в доме, куда его пригласили: нравится, ластится, дарит надежду, а после бьет наотмашь и любуется тем, как вскипают в душе человеческой отчаяние и паника.