Владыка ада так и сидит, прихлебывая кровь, покрывшуюся пленкой с хлопьями, точно остывший латте, пока Грудолом, Минотавра и Лицехват, зевая и почесываясь, не приходят к холодильнику за своей порцией бодрящего напитка.

— И куда в вас лезет? — дивится Дамело. — Ночью, небось, налопались от пуза. Скольких завалили?

— И всего-то одного, — жалобно тянет Минотавра, для наглядности показывая палец. — Больше никого подходящего не встретили.

— Действительно, пять литров на троих — это просто смешно, — бормочет Сапа Инка, лаская взглядом большое, совершенно не женское тело, налитое силой до того, что вот-вот, кажется, взорвется, бугры мышц в оплетке поверхностных вен, целые мили длинных мускулистых ног, гладкую кожу, и в человеческой ипостаси сохранившую звериный окрас, мышасто-серый, даже ладони, изнанка век, язык, облизывающий пересохшие губы, темные, а не розовые, как у людей.

Потому что альтер-эго Сталкера — зверь. Плотоядный бык Миноса, нечеловечески прекрасный, сильный и добрый — тоже нечеловечески. Понять, что Минотавра к тебе добра, дано немногим. Не каждый смертный способен выжить, если его полюбит бык Миноса. Сапа Инка рад, что он не смертный.

— Ну и кто это был? — любопытствует Дамело. — Будущий террорист?

— Будущий сатанист, — лениво бросает Ари, выжав себе в глотку последние красные капли из донорского пакета. — Проповедник и основатель секты.

Владыка ада кивает: стандартный сценарий, ничего особенного, десяток обмороченных баб, несколько родов в бетон, пара удушенных младенцев, пяток выживших — как раз столько, чтобы передать психоз и гены папочки дальше, в светлое будущее.

— Пойду гляну. — Миктлантекутли тяжело опирается о стол, заставляя себя встать и пойти в «бойлерную».

Черт, надо бы подумать над тем, как довести до ума пыточную, допросную или как там называется подвал, в котором содержатся души прибывших. Все, что до сих пор удалось сделать — замостить полы камнем вместо гнилого настила из досок, да поднять потолки повыше, изогнув их элегантными нервюрами, но вся эта красота как облетала паршой отшелушившейся краски, так и облетает.

Дамело забывает про хозяйственные нужды преисподней, встретив внизу свою служанку, лишенную воли и превращенную, как ему казалось, в куклу, которую главное не забыть завести, чтобы в углу без дела не пылилась. Ведь это она без приказа владыки, по собственному почину принесла напиться бедным грешникам: обходит подвал, непомерно разросшийся после охот, с пятилитровым баллоном от кулера в руках, наклоняя его над иссохшими ртами, не обращая внимания на вонь, стоящую в пыточной — хотя, по идее, разве могут вонять души?

Могут, еще как могут. По запаху взрезанной, вывернутой наизнанку плоти Миктлантекутли находит последнее пополнение коллекции, совсем еще мальчишку, лет двадцати, не больше. Жертва адских псов, красиво связанная в стиле эби, стоит на коленях, чуть заметно покачиваясь, не в силах поднять головы. Отлично выделанные крученые веревки врезаются в кожу идеально завязанными узлами, мучая бедного малого так, что любо-дорого. Садист-эстет пришел бы от подобной картины в восторг.

Вот только князь ада не садист и никогда им не был. Он садится на корточки перед юным мазохистом и небрежно машет ладонью, разгоняя морок, наведенный любителем бондажа. Веревки исчезают и жертва тотчас заваливается на бок, не в силах вздохнуть полной грудью, распрямить сведенные судорогой конечности. Владыка Миктлана ждет, когда эта королева драмы осознает: никто его не мучает, ничто его не держит, нигде у него не болит.