Индеец рад свалить оттуда, притворившись донельзя занятым… дьяволом. Хотя с тех пор, как шеф-кондитер месье Ваго был изгнан из «Эдема» и обзавелся собственным адом, ему совершенно нечего делать. Последний Инка не может погрузиться в стряпню, не может держать свой страх взаперти, оттого тревога и льется в душу Дамело, наполняя ее, словно бокал с непрочными, тонкими стенками. Месье Ваго больше не имеет возможности забить голову и занять руки сиюминутным, прекрасным делом, на которое потрачено полжизни. Проклятье ничегонеделаньем действует не хуже проклятия трудом: разум Дамело оставлен на поругание и беззащитен, точно Рим перед ордами варваров — и так же, как Рим, никогда не будет прежним.

Хотя прямо сейчас, слава геенне, ему есть чем отвлечься: нужно срочно пойти и наколдовать себе чашку кофе по-испански, где коньяка ненамного меньше, чем кофе, а заодно и новые слаксы взамен этих, изгвазданных кровью выше колен.

Проводив взглядом владыку преисподней, Ариадна хмуро спрашивает:

— Помочь? — и принимает из рук любимицы Миктлантекутли бездонный источник милосердия, тяжелый, словно каторжное ядро. В их геенне пока немного душ, но милосердие они пьют, как рыба воду, пропуская через себя и не говоря ни слова благодарности.

Тата смотрит на свою товарку пустыми глазами и… кивает. Ариадна довольно улыбается: ура, заработало! Душа спасает себя, разрываясь на части, точно морская звезда — и восстанавливается снова и снова, пусть и не такой, как была. Ари видела, как это происходило с Миной, которая перестала быть ее половиной, зато со временем превратилась в сестру — и даже не близнеца. Но не раньше, чем Ариадна перепробовала все: ждала, терпела, наблюдала, помогала, орала, трясла, упрашивала, резала по живому и по живому же сшивала, обкладывала льдом и матом, однако в ответ получала лишь животную покорность и безучастие. Именно тогда мать голубей, воплощение живой богини поняла: бессилие и есть самый настоящий, нутряной ад.

К первому касанию геенны Ари оказалась готова: оно ведь было далеко не первым, разлом пролег через душу давно, лет пятнадцать назад, когда Сталкер впервые попыталась понравиться этому сопляку, своему лучшему другу, по ходу дела притворялась то одной, то другой — и не заметила, как потеряла себя среди масок. Шутку богов с отделением Тени Сталкер перенесла легче других демониц Миктлана, ее не разбросало так далеко, как этих двоих — маркизу-кухарку и бывшую мадам Босс.

Невесть почему Ариадне важно знать, что происходит с ее Тенью, их связь с Минотаврой проверена-перепроверена: играми Миноса, спуском в Содом, выходом из Содома, охотами за человечиной. В любой миг мать голубей могла пожертвовать своим чудовищем, убить совсем, окончательно, не потратив потом ни капли крови, ни грана зелий, ни слова колдовского, чтобы вернуть монстра из небытия — и каждый раз что-то мешало довести тавромахию до конца. Проклятая корова, к которой ее, почти богиню, словно цепями приковали. Зато Ари лучше всех в Миктлане понимает, что происходит. Она, а не Дамело, индейский олух, ни на йоту во владыках не изменившийся: он по-прежнему верит, будто его женщинам нужна только еда и секс. Где ему знать, чего хочет женщина, ставшая ангелом ада — или багряным зверем его.

* * *

Миктлантекутли не понял ничего и во вторую ночь, случившуюся через неделю после первой, когда его точно на сворке притянуло — и владыка преисподней, понимая, что подписывает себе приговор, вернулся.