|
Дамело не готовит французской выпечки на завтрак, а за утренним стаканом крови читает описания пыток и казней от древности до наших дней. Дамело скучает по своим тортам и жить не может без разномастных шлюх. Нет, конечно, он сможет, если захочет. Жить все хотят, даже без ебли и сладкого. И сейчас этот новый, сам себе незнакомый Дамело, насвистывая под нос, привязывает тонкие женские щиколотки к столбикам кровати. Тата хихикает и жалуется, что ей щекотно. Индеец ловит брыкающуюся ногу, вырывает перо из невидимого крыла и кончиком его проводит по розовой круглой пятке. Хихиканье переходит в визг. Адский сатана старательно оправдывает свою плохую репутацию, пока от особенно меткого пинка не валится с кровати, путаясь в простынях.
— Очарова-ательно, — раздается насмешливый жесткий голос из темноты, за ним — три весомых, разделенных паузами хлопка. — Enchanter, Дамело, мой мальчик. Enchanter. — Тласольтеотль. — Змеиная мать. Их с Татой голоса звучат одновременно. И одинаково недовольно. Хотя Сапа Инка не прочь узнать, зачем она здесь, весьма не прочь. А вот Тата… Тата с постели кидается в атаку: — Какого черта, Тласольтеотль? — Ты получила обещанное. — Насмешку сменяет металл. — Не играй с моим аппетитом, девочка! — А не слишком ли они велики, твои аппетиты? — Твой секс с этим парнем закончен. Пора выполнять свою часть сделки. — Мой секс с этим парнем расписан до конца моей жизни. Я не буду играть в ваши игры. — Как же ты заблуждаешься. Будешь, и много раз будеш-ш-шь… — Змеиное шипение тает в воздухе, превращается в ветер, свистящий сквозняками в оконных щелях, поднимающий пыль в углах. Дамело и Тата снова вдвоем. Но уже не вместе. Сапа Инка хочет понять, что значит этот визит. Очень, очень хочет. И он узнает.
Глава 4. Родственные души и родственные связи
— Передумал? — Тата Вторая усмехается, изворачивается, так и не выпростав ногу из петли, залезает пальцами в бело-красную коробку на журнальном столике, достает треугольный кусок, такой же красно-белый и на вид не более съедобный, чем упаковка в жирных пятнах. Индеец с отвращением думает: небось, и на выходе из печи этот «Рай с ананасами» смотрелся не лучше. Но Тата впивается в лепешку зубами, отрывает большую половину, пальцами заталкивает откушенное в рот, точно кляп утрамбовывает. — Хофеф пиффу? И Дамело понимает: наживка Тласольтеотль, ее выигрышная, лживая карта, цветной джокер стыдится, что пришлось врать. И хочет перевести разговор на причину, по которой шеф-кондитер «Эдема» больше не может есть хлеб. Ни хлеб, ни пиццу, ни пироги, ни пирожные, ничего из того, что для женщины — целый мир блаженства. — Не уходи от темы, — скалится Дамело и легко разрывает веревку. А может, та попросту сгорает у него в руке, осыпаясь на кровать неостывшим пеплом. Индеец не смотрит, что и как он делает, главное освободить эту тонкую щиколотку и сразу же заключить в кольцо своих ладоней — вот самые надежные кандалы на свете. За недели в аду Миктлантекутли привык разговаривать с прикованными, привязанными, обездвиженными собеседниками. Владыка Миктлана привык к тому, что его вынуждены слушать, и отнюдь не уверен, что сумеет удержать Тату одними только словами — посулами, клятвами, мольбами. Самое плохое в привычках — это процесс избавления. Особенно если привычки избавляются от тебя, а не ты от них. Сапа Инке не хватает опыта для ведения подобных разговоров. Пусть он временами выяснял отношения, но всегда будучи той стороной, которая никого не стремится удержать. Ему нечего было терять и нечего завоевывать. |
