— Ты меня ломаешь, — еще не придя в себя и не решив, что можно говорить, а что нет, проговаривается индеец. — Рушишь мои стены, заставляешь быть собой. Змеиная мать выиграла. Катастрофа.

И вправду катастрофа: все его внутренние демоны вырвались из клеток. Дамело чувствует себя хозяином зоопарка, в котором кто-то выпустил зверье на волю. Воля — мизерное пространство, стиснутое высотными домами и вонючими магистралями, деться из него некуда. Зверье здесь точно в котле, оно спаривается и пожирает друг друга, а Сапа Инка, владелец этой красоты и мощи, с тоской наблюдает, как ценные экземпляры слабых гибнут на зубах экземпляров сильных.

Медуза жалобно смотрит на Миктлантекутли глазами Таты: синь и серебро без конца и края. Наверное, владыка Миктлана единственный оценил цвет глаз Медузы Горгоны. Вряд ли у Персея нашлась минутка, чтобы разглядеть отражение врага — зато у Дамело было сколько угодно времени на шепот и на уговоры, на поглаживание змей, льнущих к его пальцам, на все те странные вещи, которые с Горгоной может проделывать только он.

— Отомстила она мне, ох отомстила, — бормочет Тата. — Хитра Тласольтеотль…

— Так хитра, что сама себя перехитрила, — утешает Дамело нового монстра своей преисподней. — Чего она хотела-то?

— Велела лечь под тебя и посмотреть, что будет на шестой день, — отводит глаза Тата Вторая.

— Сотворение Медузы и превращение меня в статую? — предполагает Дамело.

Боги — вот кто действительно может играть по своим правилам. Однако и они отчаянно пытаются мухлевать — у людей, видать, научились. Или это полоса препятствий для начинающих божеств: обрати любовницу в Горгону, не окаменев при этом? Знали бы они, какими монстрами Сапа Инка делал любящих его, сам будучи человеком и не имея в рукаве ни туза, ни джокера. Интересно, чего от него СЕЙЧАС хотят? Чтобы он отучился творить такое с людьми или чтобы вышел на новый уровень делания монстров?

— И почему боги не говорят прямо, чего им надо? — сетует Тата.

— Потому что мы никогда не соглашаемся, — усмехается Дамело. — На уловки и подначки мы бы купились, а приказа не послушались. Стали бы перечить, расспрашивать …

— На бобах разводить, — кивает Медуза. — Мне вот обещали того единственного, который примет меня какой есть. Но я бы точно никуда не пошла, зная, что там меня ждешь ТЫ.

— Да и я бы не пошел, — признается Сапа Инка.

Слова, способные обидеть женщину, для монстра звучат утонченной лестью: сам владыка Миктлана предпочел избежать этой встречи — чем не комплимент?

Тата расплывается в улыбке и утыкается в шею Дамело. Тот гладит сонных, перепутанных змеек на макушке своей Горгоны, не представляя, как будет рассказывать Тате Первой о Тате Второй. Или не надо ничего рассказывать? Ведь хозяин не обязан отчитываться перед служанкой, даже если не уверен, кто здесь кому хозяин. Признайся хотя бы себе, повелитель преисподней: жутью продирает от взгляда прозрачных глаз цицимиме, невидящих, а может, наоборот, видящих насквозь.

* * *

Дожить до тридцати лет и не знать, что соврать семье, возвращаясь от любовницы с опозданием на сутки — что это говорит обо мне? — думает Сапа Инка, переступая порог Тлальшикко.