Однако с недавних пор квартира Дамело изменилась, не став ни шикарней, ни удобней, ни просторней. Она стала запутанной и дикой, как будто пол расселся посередине, открыв провал в восемь этажей, в восемь кругов ада и девятым кругом — бойлерную, она же пыточная. Теперь индеец может бродить по дому целый день, устраивая привал на ступеньках лестницы, когда-то узкой, маршевой, а нынче обнимающей края геенны узкой винтовой пружиной без перил. Владыка преисподней садится на краю расселины, всем своим видом показывая: я не собака на зов бегать. Желающие поговорить могут найти меня прямо здесь.

К Дамело сразу же подходит Минотавра, устраивается рядом, дышит теплом в щеку:

— Сердишься?

Интересно, кто из вас чья Тень, невпопад думает индеец: ты, слабая от силы своей и доброты — или Ариадна, сильная от лютости и непрощения?

— Кто из вас Гидру-то позвал? — пытается быть справедливым князь ада. Что само по себе чертовски смешно.

— Не знаю, — отводит глаза Мина. Не выдает сестру.

Она никогда не спорит с Ари — и не соглашается с нею никогда. Дамело готов признать: это бесит, бесит вдвойне, точно мать голубей, перед которой расступались даже воды Эгейского моря, стоит перед запертой дверью, звонит в нее, молотит кулаками, кричит: открой, ты же часть меня, мы должны быть вместе, выслушай, пойми, поддержи, мы же не чужие, мы же одно целое, ты помнишь еще, что ты часть меня?! — а за дверью тихо, как в могиле. Как в лабиринте, где Минотавру похоронили заживо, когда та еще была частью царицы Ариадны.

Пытаясь добиться отклика из-за двери, деятельная, неугомонная часть Сталкера чудит. Вот, мамулю из мира живых выписала. Не иначе как переворот готовит.

Индеец молча гладит Мину по руке, молча поднимается, молча идет в сторону кухни, готовить. Лишь ненужная больше стряпня позволяет ему ощутить, как проходит время: звякает таймер, румянится корочка, вкусно пахнет из духовки, остывает горячее, густеет холодное… Время утекает сквозь пальцы сладким кремом, острым соусом, терпким вином, горячим варевом. Чувство времени связывает Дамело с миром живых, где у него тоже остались отец и мать, друзья и враги. А может, Миктлантекутли только кажется, что они существуют. Существовали. На деле он висит в пустоте над девятым адом Миктлана в своем неизменно изменчивом Тлальшикко, один-одинешенек, застывший, точно муха в янтаре, в том единственном мгновении своей жизни, в котором его заперли старшие боги — то ли в наказание, то ли в назидание, то ли по приколу. Никто так не ценит жестокие розыгрыши, как скучающая орда богов.

За этими мыслями Дамело и застает Гидра. И с первого взгляда он понимает: вот кто был и есть воплощение идеальной адской гончей — стремительность броска, хваткость и неотвратимость прирожденных убийц Ари и Мина взяли от матери. Она по-прежнему прячется за образом милой провинциальной тетушки: курносая, пухленькая, болтливая, Гидра отлично смотрится между столов и полок, уставленных банками со специями и маслами всех оттенков осени. Женщина, произведшая на свет его самый большой кошмар, вертится юлой, трогает и переставляет все подряд — не то заигрывает, не то заискивает.

При виде нее индеец вспоминает: когда он был маленьким, то не доверял взрослым, особенно тем, кто старался подружиться с ним, ребенком, несмышленышем. Те, кто насмешничал и сторонился — они были честнее и… безопаснее. А Гидра старалась. Ох как она старалась… И никогда не оставляла попыток, твердо зная, что рано или поздно добьется своего. Нелюдимый мальчишка из соседней квартиры, чьи волосы скрывали пол-лица, а слова — половину мыслей, показался бойкой, деловитой молодухе отличным тренажером обаяния.