— Ма-ам-м …

Ох ты ж блядь, успевает сказать себе Дамело, а обернуться уже не успевает. Его волосы оказываются намотаны на кулак, на самом краю поля зрения маячит расплывчатая морда, способная, тем не менее, напугать того, кто видел трехглавых драконов, холодный голос чеканит в ухо по слогам:

— Фу-это-что-за-хип-пи?

Добро пожаловать, дорогая теща номер два, думает Миктлантекутли. Еще одна строгая тетя, которой ты не нравишься, скверный мальчишка, или, наоборот, нравишься, неизвестно, что хуже. Вздохнув от неизбежности того, что приходится проделывать, Дамело устраивает каверзу, привычную для любого скверного мальчишки — пинается. Бьет с размаху, целясь в нижнюю треть большеберцовой кости, туда, где она тоньше и легко ломается от меткого удара, от неловкого падения, от скручивания внутрь.

Будь он человеком и мужчиной, индеец не позволил бы себе драться с женщиной и тем более первым нанести удар. Но Дамело нынче сам сатана, а сатане не жалко никого из проклятых баб, заполонивших Миктлан после того, как они превратили своих дочерей в сырье для адских демонов. Владыка преисподней так хорош в грязных драках, что у тещи номер два нет ни малейшего шанса. С воем она рушится в лестничный пролет, дно которого теперь всегда скрыто туманной пеленой.

— Мама! — отчаянно кричит Тата и… прыгает следом.

Дамело только и остается, что завести глаза да сигануть с края каменных ступеней за этими двумя, распластав в сыром колючем воздухе черные крылья, не знавшие полета.

Глава 5. Дуэль в стиле гаучо

Будь у меня побольше времени, я бы потренировался, усмехается владыка ада, валясь кулем сквозь туман. Освоил бы фигуры пилотажа, научился взлетать и приземляться, ускорять и замедлять соколиные броски сквозь облака нижнего мира. Скоро, скоро мне понадобится такое мастерство полета, о каком земные соколы не могут и мечтать: вотчина Миктлантекутли все обширней, все глубже, все отдельней от мира живых, Тлальшикко ведет уже не в пыточный подвал, а в неведомые земли, голые и бесприютные, где каждая пядь полита рассолом нутряных вод, где не только в морях, но и в реках течет голая соль, трава и листья режут плоть, как ножи, а низкие небеса вечно застилают тучи цвета артериальной крови. А пока я точно птенец, вывалившийся из гнезда, думает Дамело: знаю, что рано или поздно это произойдет, но не знаю, выживу ли. Вдруг небо опрокинется, земля предательски ударит в спину и я отдам — хочется сказать «богу душу», но у меня не получится сказать ничего подобного, не говоря уж о том, чтобы сделать — я просто отдам концы, изломанный и плоский, на самом дне преисподней…

Главное, будь у него время, Сапа Инка спросил бы себя: зачем тебе, парень, Тата Первая, не говоря уж про ее мамашу, перебившую законную добычу у повелителя Миктлана? Сейчас, когда у Миктлантекутли есть Тата Вторая, горячая, отзывчивая девчонка; когда его член и пальцы, словно лоза, ищут и находят рвущуюся из Горгоны страсть; когда в предоргазменном беспамятстве он дает своей Медузе клятвы, ради исполнения которых придется продать душу небесам. За бесценок.

Нет времени все обдумать, и пригасить порыв, и повести себя разумно, а первый порыв сатаны по-прежнему благороден.

— Держись! — рявкает Миктлантекутли, протягивая руку сквозь туман, уверенный: где-то там падает беспомощная, потерянная в дымном мареве Тата Первая.

Через минуту повелитель ада понимает, как ошибался. Его служанка не падает, она парит, держа на руках свою чертову мамашу, прекрасное дополнение к Гидре. Дым, поднимающийся со дна геенны, треплет чужие крылья, прозрачные, точно пойманный ветер, и вся фигура адской цицимиме светится изнутри, будто ледяная скульптура ангела, несущего спасенную душу вверх, прочь из нижнего мира.