Дамело только и остается, что проводить ошарашенным взглядом мелькнувшие среди туч круглые пятки и круглые ягодицы новоиспеченного ангела. А потом приземлиться-таки на каменистое плато, неловко растопырив тяжелые крылья и крепко приложившись о поверхность каменного моря. Оглядев вздымающиеся вокруг серые неподвижные валы, владыка Миктлана ковыляет к обрыву, чтобы сесть на корточки, по привычке, общей для всех демонов и горгулий, и вперить взор в далекий горизонт, не то скучая, не то замышляя недоброе.

— Я меня побери, она все-таки сделала это. Сильна! — раздается над ухом Миктлантекутли голос Супая.

Дамело понимает, отчего в подобные минуты владык тревожить не рекомендуется. А тем паче не рекомендуется одним владыкам тревожить других владык. Индейца так и тянет с хриплым рыком развернуться и броситься на того, кто посмел… Однако кечуа сознает: какой бы он ни был весь из себя Последний и Единственный Инка, последний и единственный способ для молодого бога сравняться с богом старым — вести себя по-взрослому. Словно за плечами у тебя сотни, тысячи исходов очистившихся душ из геенны в райские кущи. Словно ты нисколько не переживаешь об упущенных возможностях, о неузнанных тайнах, о ненаказанных прегрешениях.

Впрочем, самая темная, непрощающая часть Татиной сути по-прежнему в руках Дамело. Ведь Первая освободилась лишь потому, что расщепила себя, точно дерево, вскрытое молнией, вывернутое наизнанку, обнажившее ядро и влажную, душистую заболонь. Ценой ее свободы стала Тень — жаркая, голодная эгоистка Вторая, которой поебать на любые угрызения совести, на нытье морали: ах, бедная мамочка, она сейчас превратится в хорошо отбитый кебаб, надо ее спасти, ах, бедные грешники, они там угорают без глотка милосердия и утешения, ах, бедный мой хозяин, ему так хреново в роли адского вампира, без любимых пироженок и родных сковородок…

Супайпа с кряхтением присаживается рядом. Сапа Инка косится на него уже без злости, но с любопытством: а какие крылья у повелителя других адов? Однако у Супая нет крыльев, будто он давным-давно перерос игры с человеческими мифами и не считает нужным наряжаться, как на карнавал, да и вообще наряжаться. Хорошо хоть штаны надел.

— Решительные жены тебе достались, — небрежно замечает Мореход.

— Что-то я забыл нашу свадьбу, — бормочет в ответ Дамело. — Ты уверен, что я на них женат?

— А как же! — с энтузиазмом восклицает старый инкский дьявол. — Перед небом, адом, солнцем и луной, честь по чести.

— Вот новость. Без меня меня женили, — машинально отбрехивается Сапа Инка, с ужасом понимая: а ведь так и есть. В крещеном кровью боулинге, состоящем из Уака-дель-Соль и Уака-де-ла-Луна, его женили на всех троих, испытав предварительно на прочность, верность и готовность постоять за себя и за свой дом Солнца.

Он женатый человек. Трижды женатый, если точнее. И если еще точнее, не человек, а черт. Черт, чертчертчерт! Дамело в бешенстве обрушивает кулак на огромный валун, нависающий над ними обоими, точно окаменевший девятый вал — и тот с грохотом, разгоняясь и подпрыгивая, будто поезд на стыках, несется в долину, увлекая за собой целую каменную реку. Индеец смотрит ему вслед, распаленно, почти сладострастно представляя, сколько жертв могло бы быть, случись этот оползень в мире живых. Та часть Дамело, которая обычно усмиряет и охлаждает гнев Миктлантекутли, молчит.

— Теперь тебе легче, малыш Даме-е-ело? — с каким-то похабным выражением спрашивает Супайпа. — Отвел душеньку?

— Скажи-ка, дядя… — Кечуа прерывается, чтобы закурить, затянуться, выпустить облачко дыма, по форме напоминающее обнаженную женскую фигурку, раскинувшуюся на россыпи собственных волос. Супай с интересом провожает облачко глазами, а индеец продолжает: — …ведь недаром ты ко мне подкатываешь? Колись, что у тебя на уме.