Дамело слышит их, дарителей боли, копошащихся под землей, кормящих и пожирающих друг друга, строящих, ломающих, неугомонных. У детей огненной матери старые счеты с людьми. Хитрый бог, обернувшись муравьем, ограбил их, украв зерна маиса, и отдал людям. Неблагодарный род людской травил их пестицидами, заливал муравейники водой. Взбешенные, они прорыли ход в нижний мир, чтобы причинять боль всему, что еще не окончательно мертво. Или готово возродиться.

Мокрый насквозь Ицли склоняется над муравейником, с отвращением наблюдая за возней рабочих — бесплодных, полуслепых, выполняющих волю единого разума. Где-то под их мельтешней, за метрами тоннелей и переходов скрывается не одна матка, а полсотни живых инкубаторов, под завязку накачанных спермой после единственного соития в своей жизни, непрестанно кладущих яйца, готовящих завоевание этой земли, скорее, скорее, пока город не поглотила сельва — но и потом они будут царствовать здесь, рыжей жгучей волной оттесняя со своей территории все живое.

— Семья, — с отвращением цедит Ицли.

Дамело косится на него с усмешкой: уж кто бы говорил! И ты бы создал свой муравейник, парень, доведись тебе прожить полный срок среди людей. Был бы среди своей паствы королем при дюжине королев и полководцем при сотнях солдат, безжалостных и безумных.

— Амару, — произносит Сапа Инка, кивая на земляной холмик.

Струя огня ударяет в муравейник, выжигая почву на метры вглубь, превращая в угли и пепел незваных насельников нижнего мира. Вряд ли это поможет: где-то остались такие же неприметные кучи земли, начиненные опасностью и жаждой власти. От всего, что Первая принесла в преисподнюю на прозрачных крылах, исходит опасность — грамотная, хорошо обученная, неостановимая.

Это война. Война за Миктлан. Который, возможно, не стоит войны.

Дамело больше занимает выражение страха и ненависти на лице первого палача ада. Если таково отношение мальчишки к муравьиной полигамии, не оно ли станет новым кругом испытаний? Не превратит ли он своего хозяина в муравьиного короля, чудом выжившего после оплодотворения королев? Сапа Инка представляет себе подземный лабиринт наподобие того, через который они прошли с Минотаврой — но без выхода и без исхода. Вечная пыльная тьма, полная шороха и скрипа, дыхания и движения, в которой индеец чувствует себя потерянным и бесполезным. Нет, не бесполезным — использованным. Он свое дело сделал, а умереть забыл. И его королевы забыли о нем, как о мертвом, хотя вот он. Живой.

— Не вздумай! — предупреждает Миктлантекутли, но в глазах Ицли уже вспыхивает огонек, красный, словно точка лазерного прицела.

И Сапа Инка проваливается в очередной адский кошмар.

Глава 12. Женщина — болезнь мужчины

Снова вокруг Тлальшикко — и снова какой-то не такой, не милый дом, а предательский морок. Перед тем, как стать полем битвы, лофт Дамело выглядел так, как выглядят места, где тихие, неприметные люди живут тихой, неприметной жизнью, точно в ожидании чего-то большего. А может, чего-то страшного. Сейчас добрый старый чердак выглядит, словно место, где чья-то жизнь летит в тартарары.

В последний раз Сапа Инка видел свой дом, когда в нем царил разгром, оставленный поединком ангела и монстра: кучи мусора, разбитые панели, крылатая тень, осенившая потолок. И кто бы сказал, что вернется он — в кафес.

Здесь все так пестро, неудобно и нелепо, как может быть только в восточных фантазиях европейца: прохладные ниши, диваны в подушках, златотканые тряпки, стены в витиеватых изречениях.