В огромной дворцовой зале Сапа Инку поджидает… он сам. Но другой, не заплывший жирком обитатель тюрьмы при гареме, а иссушенный пустыней изгой в окровавленной одежде, ухмыляющийся, как дьявол. За его спиной — отряд боевиков в железе по самые глаза, личная гвардия узурпатора, она меньше, много меньше, чем все прибывающая и прибывающая толпа. Но этот второй Дамело так страшно улыбается, так смотрит на своего… брата, что все отступают, пряча глаза, держась подальше от льва пустыни. Мехмед Завоеватель, спокойно думает Сапа Инка. Вылитый Мехмед Завоеватель. Сейчас завяжет нас в мешки и поволочет к пристани.

Владыка Миктлана, вложенный в чужую плоть — так вкладывают в рот тугой шарик коки — озирается, подмечая детали. Заодно мельком осматривает себя — такого же мощного, длинного, смуглого, как тот, кто стоит перед ним, заговорщик, убийца. Их можно спутать, если одного подкормить рахат-лукумом и отмыть в семи водах с розовым маслом, а второму позволить, наконец, выйти на свежий воздух, сесть в седло, увидеть свет дня и почувствовать ветер на бледном, словно луна, лице.

Второй Дамело кусает губы, все его чувства написаны на лице: злорадство, ярость, страдание. До чего же красиво он страдает, хочется пить и пить это чувство, утоляя жажду по сильным страстям, накопленную за годы полусна в тиши кафеса.

Кажется, с самого рождения Сапа Инку окружают физиономии, потрепанные жизнью и услужливыми улыбками, он привык к ним, сроднился, перестал мечтать о том, чтобы на семи шелковых шнурах удавить любого, кто без слов дал понять: ты всего лишь скотина на убой, которую если и выведут, то ненадолго, жирок сбрыкнуть. Смирись. Он и смирился. А теперь его час настал, законное братоубийство начинается, палачи вострят ятаганы. Или чем там собираются резать сыновей султана и его любимых жен? Интересно, что Дамело-Мехмед сделает с визгливым бабьем, чей плач наполняет покои дворца и рвется в небеса, напоминая многоголосый хорал?

— Мать-султанша просит прийти к ней и лично освободить от позора… — шепчет советник тому Дамело, который готовит казнь брату своему.

— Она и так умирает, сама по себе, почему я должен выполнять работу палача? — отмахивается принц, занятый куда более важным осужденным. И по тому, как он произносит слово «палач», Сапа Инка узнает его.

«Не хочу быть собой, господин, ненавижу себя. Тебя — люблю. Хочу быть твоим клоном, господин». Ну что же, малыш Ицли, иногда это так просто — быть мной. Скажи мне, маленький князь преисподней, каково это — быть мной? Мной — хозяином дома Солнца, где все от жадности и гордости переженились друг на друге: кузены на кузинах, дядья на племянницах. Это вредно для кроликов и для людей, а демонам-то что сделается? Однако сделалось. Сделалось.

Вокруг волнуется, кипит прилив из едва прикрытых одеждой тел. И в каждом — знакомая ДНК. Его ДНК, Дамело. А еще ДНК хмурого парня напротив, который тоже он, но из другой клетки. Потому что провести жизнь в песках, грабя караваны, ни себя, ни родства не помня — это не свобода. Просто другая клетка. Тоже по-своему золотая — от солнца, песка и омытых кровью безделушек. И пока сын-изгой бегал от отцовского гнева, а его почтительный брат изучал философов, владыка их общего мира потерялся в море теплой, родной плоти, утонул в ней, точно моряк, пойманный морскими девами.