Когда Дамело-из-пустыни обводит рукой толпящихся в дверях жен и прислужниц, гарем следит за жестом принца множеством темных, голодных глаз, так похожих на его собственные. Давным-давно работорговцы не привозили сюда свежее мясо из дальних стран, белокурое и голубоглазое. Старый господин годами не снисходил до своих рабынь, довольствуясь первыми женами. А может, первым женами своего отца. Или деда. Кто знает, может быть, одна из них встречала его стоя и звала «мой лев».

Дамело не помнит первых султанш, маток, породивших весь этот муравейник. Он их никогда не видел, если не считать момента рождения. И они его не помнят, даже в момент рождения: их чрева породили легионы демонов этого ада. Десятки их сыновей продолжали род первого владыки преисподней, казня собственных братьев ради спокойствия в стране. Сотни их дочерей стали бесполыми рабочими тварями, на их загубленных жизнях держится дворец, от бездны подводных водохранилищ до куполов на белых башнях.

Где-то в дальних покоях наверняка остывают трупы баш кадин, икинчи кадин и ухунчу кадин. Те, кто их убил, ждут перемен, не веря, что кисмет не изменить. Дамело бы рассказал им о предопределенности: его наследственная память полна историй о шутках богов — а может, демонов, играющих людскими страстями.

Боги, как им, шулерам, привычней, сдают не с верха колоды, а со дна. Их ловкие пальцы и хищные умы двигаются до того быстро и непредсказуемо — не уследишь. Чего бы ты ни ждал, они дадут вдвое. Вся надежда на фору.

Подсознание Ицли стало той самой форой, которую человек вырвал у богов, вместив, утрамбовав в себя все божественные разборки, весь хаос нечеловеческих миров.

Этому хаосу плевать на то, каким каждый из нас придумал себя в мире живых. Вселенский хаос отражается в зеркалах душ, словно огромный разукрашенный зал — в жемчужной подвеске размером с фасолину. В бликующей перламутровой глубине мелькает то принц из кафеса, скачущий по пескам во главе отряда головорезов, то огромный мягкий живот евнуха с навалившимися на него мешками грудей, будто у Венеры Виллендорфской.

Неужто это мое? — без страха удивляется Дамело. Страх располнеть и потерять мужскую силу — не его, а белых. Это они смертельно боятся того, что придет неминуемо, придет к каждому, заставит изменить свою жизнь и измениться самому, принять себя иным, принять себя жирдяем, принять себя импотентом, которого так легко уязвить, сбросить с пьедестала, назвав его уродства своими именами. Белым страшно оказаться внизу, они ненавидят это — снова и снова карабкаться в гору, царем которой никому из них не бывать, хотя бы потому, что над горами — небо.

Где-то далеко, в ином мире, в прошлой жизни парень по имени Миктлантекутли стал, по велению предка своего и господина, обладателем собственного дома Солнца. И втайне рассчитывал, что его прежняя, еще человеческая сущность изменится в единый миг. Исчезнет вечный страх близости с толпой текущих по Дамело баб, гаремные войны приучат Единственного к самоощущению приза, клейнода, символа власти. Однако страх не исчезал, и Сапа Инка решил испробовать старый, словно сама вселенная, трюк с перерождением. Он прошел через множество жизней, раздробил свою судьбу на сотни судеб своих потомков по крови, умер сотнями смертей в младенчестве, отрочестве, зрелости и старости, познал предательство и преклонение, правил и воевал, грабил и жег, разочаровался во всем и все утратил.