Единственное, во что он верит — это равнодушие. Безнадежность — мать бескорыстия. У кого и искать бескорыстного совета, как не у старых ведьм, доживающих свой век в гареме. Не первый десяток лет доживающих.

— Пошли. — Принц-затворник решительно протягивает руку, берет брата за плечо, старательно не обращая внимания на звук и блеск взметнувшейся стали. — Может, кто из старух еще жив. Ты должен с ними повидаться… Ради меня, если хочешь.

— Ради тебя? — весело поднимает брови младший принц, одним движением руки успокаивая своих башибузуков.

— Ну да, — усмехается старший принц. — Когда твои жены убьют тебя, на меня опять откроют охоту.

Дамело-из-пустыни понимает намеки и не теряет даром ни времени, ни слов. Они идут за перепуганным евнухом в покои той, о которой султан предпочитал молчать. Видимо, не любил ее, боялся. Поэтому она еще жива — возможно, хоть и не наверняка.

— А-а-а, пришли, — встречает их сильный, мелодичный голос. Только голос. За ширмами, занавесями, душной полутьмой не разглядеть, кто там прячется… или поджидает. — Ну здравствуйте, принцы мои.

Вряд ли она им мать. И вряд ли бабка. Скорее уж прапрапрабабка.

— Дайте-ка мне на вас посмотреть, — говорит султанша. Оба Дамело, словно зачарованные, подходят ближе.

В гареме, где полным-полно подростков, едва вошедших в возраст созревания, она выглядит позабытым обломком стародавних времен, живой руиной, непригодной ни для постели, ни для черной работы. Ее длинные белые волосы напоминают редкий птичий пух, пигментные пятна усыпают лоб и щеки, время объело мясо с ее костей, собрало кожу пустыми складками, точно старую, растянутую одежу. Но темный жгучий взгляд сверкает из-под морщинистых век, заставляя воздух плавиться — так кажется старшему принцу.

Опасно держать сахиров взаперти. Может быть, там, где люди живут свободно и каждому находится дело, никто не верит, будто женщины преклонных лет владеют искусством Сулеймана. Хотя султанша, без сомнения, ведьма. Даже в кафес доносились слухи о том, что она кормит голубей, благородных белых птиц, но то и дело сворачивает им головы и гадает по голубиной крови, выпущенной на заговоренное зеркало. Старую султаншу прозвали «мать голубей», хотя стоило бы назвать ее матерью змей — их ведьма не боялась ни капли, заползали они в ее покои своей волей или оказывались подброшены мстительной рукой.

— Убивать пришли или совета просить? — спрашивает женщина, задумчиво рассыпая зерно через решетку окна. По подоконнику, хрипло постанывая, мечется, кружит голубь, рисуясь перед голубками. Голубки, не обращая внимания на кавалера, методично лупят клювами по россыпи зерен. Любовь и страсть в списке их приоритетов — на последнем месте.

— А ты как думал? — улыбается султанша, обращаясь, похоже, к старшему принцу. — Если кормить их досыта, они заметят и мужчину. Заметят мужчину, захотят свить с ним гнездо, вывести потомство. Но пока зоб не набьют — пусть себе танцует. Голодным.

— Богатств нового правителя хватит, чтобы прокормить всех его жен и детей. — Дамело-из-кафеса не понимает, что старая ведьма хочет сказать своим намеком, оскорбительным даже для простого человека.

Она словно напрашивается на быструю смерть от рук владыки, не столько разгневанного, сколько понимающего важность показательной казни.