Сейчас Дамело, следуя учению кафеса и закону Мехмеда, должен убить своего брата, «чтобы был порядок на земле». И остаться один на один с муравейником, с этим оплотом любовной лжи, с этой мощью женского зла. Ну уж нет!

— Твои солдаты умирают, чтобы ты мог уйти! — яростно шепчет старший принц младшему. — Беги, я найду тебя потом. Я верну тебе трон, верь мне. В первый и последний раз, если хочешь.

Дамело-из-пустыни смотрит в глаза брату, кивает и отступает назад, во тьму, пахнущую благовониями с примесью голубиного дерьма и голубиной крови.

— Прекратить стрельбу! — кричит султан. — Преступник бежал! За ним! — и указывает путь.

Оставшиеся в живых башибузуки готовы перерезать Дамело глотку — ровно секунду, пока старший принц не поднимает руку и не тычет пальцем в конец коридора. Послушная стража кидается к дальним дверям. Лабиринт коридоров приведет их в другой двор. Пока солдаты султана доберутся до внешних стен, злоумышленника и след простынет.

Личная гвардия принца-разбойника ликует, не дрогнув ни одним мускулом. Она просто ждет смерти — после пыток, после зиндана, после всего, на что обрекла их верность предводителю. Глупцы. Дамело машет страже: взять! — и отправляется навстречу своей судьбе.

Будь на его месте младший принц, ничто не помешало бы ему насладиться бесшабашной, злой радостью победителя. Старший принц умнее — а может, трусливей. Как бы то ни было, он знает: хлеб почета горек. Его возводят на трон, чтобы контролировать каждый шаг, каждый вздох повелителя. Интересно, Дамело хотя бы позволят выбирать, с кем спать, или завтра же ему приведут четырех кадин и спешно окрутят, чтобы не возомнил о себе? Когда-то так и было — принц припоминает смутно, расплывчато, точно глядит через толстое кривое стекло: он был в каком-то месте, где разделил трапезу с четырьмя женщинами. И лишь потом, гораздо позже узнал, что то была свадебная трапеза, а ночь после нее была брачной ночью, отвратительной и бесстыдной, какую никогда не позволил бы себе честный, верный муж.

Да только он не честный муж. Дамело наконец-то выпускает на свет хищного, злобного монстра правды, недавно царапавшего сердце, не дававшего вздохнуть без боли. Откуда-то приходит имя зверя — грудолом. А еще старшему принцу — нет, уже султану — отчего-то мерещится взгляд старой ведьмы, мерещится всюду — в гареме, в диване, в верблюжатне, куда Дамело идет нарочно, а не зовет к себе деведжи-баши для доклада. Султан идет, осматривает дромадеров, представляя, как порадовали бы принца-разбойника нелепые голенастые твари, невозмутимые и неутомимые, как привольно жилось бы им в саду Аллаха, под белесым горячим небом. Взгляд старухи преследует его, словно такой же неутомимый зверь, только невидимый. Хотя женщины никогда не выходят из своих покоев, если их не зовут. Сколько же не покидала своей комнаты мать голубей?

* * *

На следующий день Дамело снова у нее, у ведьмы. Кажется, он близок к тому, чтобы назвать эту женщину своей валиде. Старшему принцу все равно, он ведь не знал матери. И не узнает уже никогда. А безымянная старуха в обмен на власть и свободу, какой не обладает никто, кроме валиде-султан, поможет Дамело вернуть брата.

— Он не годится в правители, — говорит ведьма вместо приветствия. — Он не понимает, с чем имеет дело.

— Я объясню, — клянется новоиспеченный султан, мечтающий сбросить бремя власти.

— Что ты ему объяснишь, мальчик? — дерзит старуха. — Твой брат думает о гареме как о царстве мужской похоти, а это царство женской силы. Оно погубит принца пустыни, погубит очень скоро. Ты все-таки намерен его убить?

Дамело не отвечает. Он смотрит на решетку в окне, на старинную резную решетку, посеченную редкими дождями и частыми ветрами, намертво вделанную в откосы окна.