— А если младший побудет туарегом? — размышляет вслух мать голубей. — Возьми его в свиту — мол, на охоте столкнулись, он тебя к воде проводил, ты его пригласил пожить в холе и роскоши. В лисаме походит, приглядится к дворцовой жизни.

Дамело опасливо поглядывает на дверь в смежную комнату: ведь брат его наверняка там и наверняка в ярости, что придется закрывать лицо, будто женщине. Так и есть, дверь распахивается…

— Ну матушка, ну умна! — восторженно восклицает младший. Султан машет на него руками, прикладывает пальцы к губам: замолчи, маджнун! А мать голубей непочтительно дает принцу подзатыльник. Да так ловко — видать, не в первый раз. Дамело-из-пустыни только ухмыляется и трет шею под длинными, как у заправского туарега, волосами.

— Заплетем тебе косы, — строгим голосом объясняет валиде-султан. — Найдем лисам, галабею и абаю, браслет благородного и все такое. Будешь ходить за братом и молчать, понял, мальчишка? Только попробуй начать болтать, я тебя немым на годы сделаю!

— А я тебя казню, как только стану султаном! — дерзит младший принц.

— Не казнишь, — уверенно отвечает мать голубей. — Не казнишь. Хотя стоило бы.

С прогулки по пустыне, когда белый верблюд Нихал, названный в честь звезды, названной в честь верблюда, взбесился и унес султана от его свиты далеко в барханы, господин и повелитель вернулся целым и невредимым, слава Аллаху. Но с тех пор его всегда сопровождает молодой туарег с закрытым лицом. Султан доверяет ему, как никому из советников, советникам же не доверяет вовсе. Чтобы царский верблюд взбесился, ему надо колючку в ухо или под седло засунуть, да не в верблюжатне, а прямо на прогулке. Для такой дерзости нужно быть не слугой, а приближенным лицом.

Новый правитель оказывается столь же мудр, сколь и справедлив: сарбан-баши избавлен не только от казни, но и от взысканий и славит имя султана. Хотя мать голубей называет Дамело дураком и твердит, что он должен был пролить невинную кровь, как сделал бы на его месте любой разгневанный покушением владыка. Но владыка бережет свой гнев для особых случаев.

Жизнь Дамело становится чуточку легче, словно в душных султанских покоях повеяло прохладой. Он подолгу беседует с невежественным сыном пустыни, учит его язык, зовет туарега братом. Придворным не нравится дружба их владыки с дикарем, однако звезды так сошлись, что этим двоим суждено побрататься. Пусть лучше доверяет мужчине, чем женщине, кивают головами мудрейшие.

Неумелые, наспех составленные заговоры следуют один за другим, будто караван за караваном. Однажды султан едва не умирает, откусив кусок пшеничной лепешки. И лишь потом, на допросе матбах-эмини «вспоминает», что у принца целиакия, вот почему он никогда не ел и даже не видел хлеба. С тех пор туарег кормит повелителя тем, что пробует и выбирает сам. Проклятый солеед пил верблюжью мочу, ел скорпионов и ящериц, желудок его продублен щелочью и кислотой из самого сердца пустыни — не значит ли это, что дикий туарег недостоин снимать пробу с изысканных блюд, приготовленных для султана? Однако вот он, сидит, как у берберов принято, прямо на полу, ест правой рукой, ни к чему не прикасаясь левой — дикарь, дикарь, кормит правителя, словно ручного голубя, кандолатом с горькими абрикосовыми косточками, рассказывает, что есть на свете места, где кандолат может оставаться свежим годами, столько там воды, она висит туманом в воздухе, стекает змейками по коже, точно в бане. И с тех пор, как сын пустыни здесь, попытки цареубийства идут на убыль.

Хотя они с самого начала были не слишком упорными — так, испытание нового правителя на прочность. Гарем проверяет, достоин ли султан оплодотворять маток муравейника, вправе ли он продолжить свой род. Если темная, безжалостная сила сочтет его слабым, ни капуджу, ни балтаджи не защитят молодого султана.