Изменить размер шрифта - +
Ты все-таки намерен его убить?

Дамело не отвечает. Он смотрит на решетку в окне, на старинную резную решетку, посеченную редкими дождями и частыми ветрами, намертво вделанную в откосы окна. В камни, растрескавшиеся от времени. Нетронутые ничем, кроме времени. Никто не разбивал деревянную вязь сапогом, не выламывал треснувший ставень и не вылезал из окна, чтобы уйти по крышам и дувалам из города. Никто не покидал гарем, пока балтаджи обшаривали окрестности. Его брат здесь и все время был здесь.

— Он остался, да? — спрашивает султан хриплым шепотом. — Он не ушел?

— А куда ему уходить? — тоже переходит на шепот старуха. — Сады Аллаха не бескрайни. Пустыня меньше дворца для тех, кто знает, где искать. Меньше чем через две луны ты бы решал, какой смертью казнить собственного брата.

— Ты его спрятала, — уточняет Дамело. — А евнухи? Почему они не донесли, что младший принц у тебя?

— Какие евнухи? — смеется валиде-султан. — Они ко мне сто лет не заходят. Кого им здесь искать? Моих любовников? У старости есть свои преимущества, мой лев.

Султана смешит эта мысль, он улыбается, подставив лицо солнцу, не замечая, как следит за ним мать голубей — точно кот за мышью, беспечно покинувшей норку.

— Ты можешь прятать его несколько дней? Я придумаю, как переправить принца за море.

— Зачем? — искренне удивляется ведьма. — Там он умрет от тоски. В пустыне умрет от жажды. Во дворце умрет от шамшира. Смерть стоит на всех путях твоего брата. Ты хочешь изменить его кисмет? Ты уверен?

— Хочу. — О да, Дамело уверен.

— И на чью судьбу ты заменишь его?

Султан ждал этого вопроса. Мать голубей вправе знать, чьей валиде она станет.

— На свою.

Муравейник с чужаками не шутит. Значит, надо сделать так, чтобы Дамело-из-пустыни стал Дамело-из-дворца, а Дамело-из-кафеса стал никем, тенью на раскаленном песке, корабликом на песчаных волнах-барханах.

Несмотря на всю уверенность, султану кажется, что оба они — и старший, и младший — спятили и что принц-разбойник его разрушил. Да было бы что разрушать, после кафеса-то.

— А сам куда? На его место? — Старуха перебирает четки с такой скоростью, с какой не взывают к Аллаху. С такой скоростью считают деньги.

Дамело закрывает глаза и откидывает голову назад, на спинку дивана. Он жалеет, что нельзя забиться в угол, сесть на пол, опереться о стену затылком и задремать под похотливое воркование горлиц за окном, под надоедливое журчание фонтана во дворе. Это позволительно принцу, но не султану. Правитель всегда в центре внимания, всегда под присмотром, он не должен выглядеть слабым, напуганным, измученным. Ни перед собой, ни перед слугами, ни перед женами. Названная мать тоже ненадежная опора, может предать, если разглядит слабину. Приходится рисковать.

— Почему нет? — спрашивает молодой султан — скорее себя, чем старуху. — Говорят, туареги никогда не открывают лица — ни за едой, ни во сне. Прибьюсь к ним, проживу жизнь невидимкой…

Но ведьма качает головой:

— А принца тем временем убьют. Муравейник учует подмену. Твой брат ему чужой и пахнет чужаком.

— В баню сходит, — ворчит Дамело. — Розовым маслом надушится. Благовоний во дворце хоть залейся.

— Конечно, надушить и ишака можно, — язвит мать голубей. — Но за благородного скакуна надушенный ишак не сойдет.

Молодой султан вспоминает, как въедливо пахнет конский пот, как перенимают его запах сёдла, упряжь, человеческая кожа и одежда. Даже сидя в кафесе он по запаху узнавал, скакал ли гонец на взмыленном коне, спеша с новостями, или ехал медленно, с караваном и во дворец явился после трапез и омовений.

Быстрый переход