Черт, все это пронеслось у меня в голове за какие‑то несколько секунд, и я даже испугался, что сейчас все это забуду. Я схватился за салфетку и защелкал пальцами. Гарик и Шумов меня не поняли, а заботливый Карабас принесся с ручкой. Я принялся царапать на салфетке основные тезисы своей версии, а Гарик задумчиво смотрел на куриный шашлык и говорил:

– Барыня? Это что‑то новенькое. Я что‑то не припомню ничего похожего. Судя по кличке, это женщина. Но женщина, которая стоит наверху. Которая рулит кем‑то. Она – заправила, она – хозяйка... Нет, у нас такого не водилось. Женщина‑авторитет – до этого мы еще не доросли. Это будет уже следующая стадия эмансипации. Женщина за рулем, женщина‑космонавт, женщина‑футболист... Может, когда‑нибудь появится и женщина‑авторитет. И то сначала не у нас, а в Москве.

Я только хотел ляпнуть о своей сумасшедшей, но очень логичной версии насчет Орловой, как Шумов, регулярно прикладывавшийся к французскому вину, вылез из‑за стола и решительно направился в туалет. Я зажал салфетку с тезисами в кулаке и приготовился вывалить на сыщика свое озарение, когда тот вернется.

– Эй, служба безопасности, – негромко позвал меня Гарик. – Говоришь, на Пушкинской каждую неделю труп находят? А у вас не каждый ли день подполковников милиции убивают? А то я сижу тут, как дурак в форме, действую людям на нервы...

– Первое убийство за все время, что я здесь работаю, – немедленно среагировал я, не отрывая глаз от звездочек на Гариковых погонах. – И потом, Лисицын был в штатском.

– Ладно, расслабься, – махнул шампуром Гарик. – Это я так, неудачная шутка... Ха‑ха. Меня на самом деле другое волнует. Ты давно Костика знаешь?

Я посчитал на пальцах и честно признался:

– Два дня.

– Шумов сказал, что это ты втравил его в эту историю.

Я признался и в этом, но в подробности вдаваться не стал. Все‑таки этот подполковник под началом у моего отца не ходил, а значит, мог и не проявить такой терпимости к моим прегрешениям, как покойный Лисицын.

– Как он? – спросил Гарик, и глаза его при этом были грустными, как у побитого дворового пса. – Ну, вообще?

– Что значит – вообще? – не понял я. – И что значит – как он? Вот так же, как пять минут назад за этим столом. Нормально.

– Ты, наверное, не в курсе, – проговорил Гарик, глядя мимо меня. Я потом сообразил, куда он таращился своими печальными глазами. Он смотрел, не идет ли Шумов из туалета. – Ты думаешь, чего он засел на этой даче на полтора года?

– У него был запой, – повторил я слова Гиви Хромого.

– Запой – это уже следствие. А причина‑то в другом... Костик как‑то упек одного козла на зону. Ну, не сам упек, естественно. Помог упечь. И за дело. А тот субчик с зоны переправил послание своим корешам на воле и велел им Костика убрать. Те, как положено, наняли киллера. Денег не пожалели, наняли самого лучшего. Но у киллера ничего не вышло...

– Я понял, – сказал я, гордясь своей сообразительностью: если Шумов только что хлестал французское красное, то ежу понятно, что киллер тогда облажался.

– Ничего ты не понял! – с внезапной резкостью сказал Гарик. – Костик‑то выкарабкался, а вот девушку его тот киллер убил. Девушка‑то тут ни при чем была, понимаешь?

Ее убили просто потому, что она была Костиной девушкой...

Я хотел сказать «понятно», однако, наученный горьким опытом, удержал язык за зубами. И продолжал слушать.

– Костик, как из больницы вышел, немного не в себе был, – неторопливо говорил Гарик, прищурившись и глядя словно и сквозь меня, и сквозь стены – в прошлое.