Первый из выставленных нарядов похож был на изношенный и перепачканный остов пары платья. Это был один из тех прямых синих суконных чехлов, которыми обыкновенно покрывались дети до употребления туник и перевязей -- этих изобретательных выдумок для обнаружения полной симметрии детских форм, особливо, когда последния зашнуруются в чрезвычайно узкие корсажи, украшенные на обоих плечах двумя рядами пуговиц, и когда над этими корсажами наденутся панталоны так высоко, что ноги принимают самый неестественный вид: как будто оне начинаются прямо от верхней части груди. Мы с перваго раза решили, что эта одежда детская, и что она принадлежала лондонскому мальчику, судя по коротеньким размерам рук и ног, которые так свойственны юному возрасту, встречаемому на улицах Лондона, и по мешковатости или выпуклости на панталонах около колен. Очевидно было, что мальчик принадлежал к числу вольноприходящих какого нибудь пансиона. Еслиб он был постоянный пансионер, то, вероятно, ему не позволили бы так много возиться на поду и до такой степени обшмыгать панталоны. Безчисленное множество пятен около карманов, от какой-то липкой материи, -- пятен, которых не могло вывести искусство опытнаго лавочника, ясно обнаруживали, что у мальчика была добрая мать и часто баловала его деньгами на лакомства. Родители его были люди порядочные, но необремененные богатством, иначе он не таскал бы так долго этой пары платья, и другой, состоящей из полосатых панталон и курточки, в которых ходил в ближайшую школу учиться писать, и притом весьма черными чернилами, если судит по месту, об которое он постоянно вытирал свое перо.

   Этот наряд заменен был впоследствии миниатюрным фраком. После кончины отца, мать поместила мальчика в какую-то контору. Долго носилась эта пара платья: время обнаружило на ней белыя полосы около швов и самую ткань; но, несмотря на то, она сохранила ту чистоту, с которой вышла из под руки портного. Бедная женщина! Мы воображаем ея принужденную радость и веселье за скудной трапезой и ея сбережения лакомых блюд для своего любимаго детища. Ея постоянное безпокойство за будущее благополучие сына, ея гордость за его прекрасное поведение отравлялось иногда самою горькою, ядовитою мыслию. Ну что, если с достижением возмужалаго возраста охладеет в нем прежняя любовь, если изгладится из его души сыновняя привязанность, если забудутся все его прежния обещания? О! это было бы убийственно для матери! Одно безпечное слово, один холодный взгляд навсегда разрушили бы ея. обворожительныя надежды!.,. Воображение так живо рисовало нам все эти сцены, как будто оне совершались, перед нашими глазами.

   Каждому из нас известно, что подобныя вещи случаются ежечасно. Но, несмотря на то, когда мы увидели, или, лучше сказать, вообразили, что, впрочем, одно и тоже, перемену в молодом человеке, нам сделалось до такой степени грустно, как будто возможность подобной перемены представлялась нам в первый раз. Следующая пара платья была прекрасна, но неопрятна; она обнаруживала большия притязания на щегольство, но в чистоте далеко уступала своей изношенной предместнице. Признаки праздности и общества разгульных товарищей говорили, нам, что спокойствие матери в этот период быстро исчезало. Нам нетрудно было представить себе этот наряд... представить?... мы легко могли видеть его! мы даже видели его сотни раз, когда он, в обществе трех или четырех других костюмов точно такого же покроя, шатался ночью около буйных скопищь.

   Для испытания, мы выбрали в той же лавке под-дюжины таких костюмов нарядили в них мальчиков от пятнадцати до двадцати-летняго возраста, дали им сигары в зубы, засунули им руки в карманы и стали следить за ними. Оставив улицу Монмаут, они с наглыми шутками и безпрерывно повторяемыми криками завернули за угол. Мы ни на минуту не теряли их из виду: видели, как они нахлобучили на бок своя шляпы, приняли надменную осанку и наконец вошли в трактир. Пользуясь этим случаем, мы отправляемся в одинокий; отдаленный дом, где бедная мать одна-одинешенька просиживает далеко за полночь.