И он звякнул на руку кондуктора две большия серебряныя монеты по пяти пезет, прибавив, обращаясь к жене:

- Посмотрим, чем-то нас покормят за обедом. Теперь уж мы в самом центре Испании и неужели нам ничего испанистаго не дадут?

- Да ведь ничего испанистаго я все равно есть не буду, так мне-то что!- откликнулась супруга.

- Отчего?

- Оттого, что могут не ведь какой гадости подать, а я, ведь ты знаешь, ничего незнакомаго не ем. Заяц, кролик, коза, наконец, какия-нибудь змеиныя рыбы. Ведь я до этого даже никогда не дотрогиваюсь.

- А я так с удовольствием... Аликанте надо здесь попробовать. Вино такое испанское есть. И непременно чем-нибудь испанистым закусить.

Поезд убавил ход и подезжал к станции Миранда.

LIV.

Станция Миранда была освещена плохо. На всем протяжении большой платформы мелькали три убогие фонаря, из коих один освещал вход в буфет и вывеску его - "Fonda". Платформа и здесь была завалена пустыми бочками, вставленными одна в другую, порожними ящиками, лежало ржавое листовое железо, валялись черепки посуды. Приходилось в полутьме лавировать мимо всего этого, пока супруги не достигли Фонды, то-есть буфета. Буфетная комната была также слабо освещена и переполнена пассажирами. Главным образом бросались в глаза монахи, сидевшие за столом, упитанные, краснощекие, с двойными подбородками. Их было человек семь-восемь. Они заняли целый угол стола, положив перед собой на столе свои большия шляпы, и ели и пили. Миранда - узловая железнодорожная станция, чем и обясняется обилие публики. От Миранды идут железнодорожныя ветви на Сарагоссу и на Таррагону, к Средиземному морю и через Бильбао к Атлантическому океану. Монахи как ели много, так и пили обильно, сдвинув к себе бутылки со всего стола, так как вино при обеде полагалось даром.

Супруги Ивановы сели близ монахов, перед загрязненными соусом тарелками и кусками искрошеннаго хлеба, так как других свободных мест не было. К ним подскочил "омбрэ", то-есть официант во фраке и зеленом суконном переднике с салфеткой за жилетом, мрачно спросил их - "комида"?- и вырвал из руки Николая Ивановича показанные им билеты на обед.

- Херес... хересу!- хлопнул Николай Иванович пальцем по пустому стакану.

- Сси, кабалеро,- отвечал официант, принес большой глиняный кувшин и налил в два стакана что-то желтое.

Николай Иванович быстро отхлебнул из стакана и воскликнул:

- Батюшки! Да это не херес, а бульон. Глаша! Бульон в стаканах...

- Да бульон-ли?- усумнилась супруга и спросила мужа:- Но как-же мы будем есть-то? Он не убрал еще от нас грязных тарелок.

- Омбрэ! Тарелки!- крикнул Николай Иванович.- Что-ж это такое! Нужно подать чистыя тарелки,- указывал он на грязныя.

Омбрэ тотчас-же схватил грязную тарелку, выхватил из-за жилета салфетку, стер с нея соус и поставил вновь на стол, хотел то-же сделать и со второй тарелкой, но Глафира Семеновна взяла обе тарелки и сунула ему их обратно, с негодованием проговорив:

- Прене, прене... Такия тарелки не годятся. Апорте пропр... Мерзавец! Размазал на тарелке соус и думает, что он вымыл ее.

Официант недоумевающе посмотрел на нее, принял тарелки, сунул в карман фрака руку, вынул оттуда две чайных ложки и опустил их в стаканы с бульоном, а затем быстро скрылся.

- Скотина... Может быть и ложки такия-же грязныя нам в стаканы сунул,- продолжала Глафира Семеновна, брезгливо сморщив нос.- Какой склад для ложек нашел! Карман.

Пришлось, однако, есть бульон. Николай Иванович взялся за белый хлеб, который в большом куске лежал тут-же между монашеских шляп, и только что начал отрезать от него ломти, как подскочил второй официант в таком-же суконном переднике и протянул им тарелку с пирожками.