LVIII.

Следующая станция, на которой остановился поезд, была Гомец Нарро. Приближались к Мадриду. Мадрид отстоял уже всего только на 90 километров. Вдали можно было видеть новую цепь гор. Показывались верхушки Гвадорамы, позлащенныя восходящим солнцем. На этой станции проснулся и Николай Иванович. Открыв глаза, он к ужасу своему увидел, что жены его в купэ нет. Он выскочил на платформу - но и там ея не было.

"Осталась... на той станции осталась... Вышла из вагона за чем-нибудь, не успела влезть в купэ и вот теперь блуждает одна на станции без билета и денег на проезд", быстро мелькнуло у него в голове.

- Кондуктор! Ma фам! У е ма фам?- раздраженно крикнул он изменившимся голосом проходившему мимо кондуктору, но тот, не останавливаясь, только посмотрел на него удивленными глазами и пробормотал что-то по-испански.

- Экуте! Ма фам!- закричал Николай Иванович сосредоточенно маршировавшим вдоль поезда двум жандармам и отчаянно развел руками, но жандармы уж совсем не обратили на него никакого внимания.- Господи! что-же это?.. Как-же она попадет в Мадрид, если и билет ея проездной, и все деньги ея у меня? Даже пальто свое, пальто и шляпку не захватила. Ах, несчастная! Ну, что тут делать?

Показался обер-кондуктор. Николай Иванович бросился к нему, но тот засвистал в дребезжащий свисток, дающий сигнал, чтобы поезд тронулся, и пришлось садиться в вагон. Он уж на ходу поезда вскочил в купэ. Кондуктор захлопнул за ним дверь и раздраженно пробормотал что-то по-испански.

Николай Иванович был в отчаянии и принялся будить все еще спавшаго монаха.

- Падре! Проснитесь! Малер! Несчастие! Жена пропала! Ma фам пропала! Эспоса пропала! Пердю...- кричал он, пуская в ход русския, французския и немецкия слова и теребил монаха за рукав его рясы.

Монах открыл глаза и стал чесать грудь, шевеля запекшимися губами и безсмысленно смотря на Николая Ивановича. Тот продолжал:

- Отче! Вы видите... жена пропала... Ma фам пердю...

- О!? Жена-а?- протянул монах и поднял брови.

- Да, да... Жена... Эспоса... Моя эспоса... Вуаля... Ея нет...- разводил руками Николай Иванович.

- Когда? Куда? Куда жена?- спрашивал монах.

- Не знаю... Же не се па, когда... Я спал... Же дорми... Проснулся и ея уж нет. Должно быть, где-нибудь на станции осталась.

- Сси... Сси... Сси...- бормотал монах и поднял брови еще выше.

- Что тут делать, падре? Она без билета... Без денег... Сан аржан...

Николай Иванович был бледен, как полотно.

Монах отвечал не вдруг. Он вынул табакерку, понюхал табаку и предложил сделать то-же самое Николаю Ивановичу. Тот чуть не вышиб у него табакерку, замахал руками и закричал:

- Подите вы в чорту! До табака-ли мне, если у меня жена пропала!

- Жена... Жена... Сси...

Монах вынул красный фуляровый платок и стал систематически сморкаться. Высморкавшись, он свернул его в трубочку, потер им под носом и, уж совершенно придя в себя, отвечал:

- Телеграф... Телеграфит... Надо телеграфить...

- Да, да... Надо телеграфировать. Больше нечего... Но как? Куда? И наконец, я не знаю испанскаго языка. Голубчик, падре... Составьте телеграмму... Экриве... Экриве, а я заплачу... Пожалуйста... Же ву при...- схватил Николай Иванович монаха за руки и стал их потрясать.

- Сси... Сси...- отвечал монах.

- Надо скорей... Ради Бога, скорей... А то она, несчастная... одна... Одна на станции. Вы не разсердитесь, падре, что я вас давеча за табак к чорту послал... Это я от раздражения... Пожалуйста пардон...

Монах покачал головой и спросил:

- Какой станцион?

- Почем-же я-то знаю! Проснулся, и ея нет. Ах, Боже мой! Боже мой! Что только и будет. Беда!

Николай Иванович схватился за голову и опустился на диван.

Монах, не торопясь, полез в чемодан, открыл его, вытащил оттуда записную книжку с карандашом и стал составлять телеграмму.