- Видели-с,- ответил супруг, еще более хмуря брови.

- Молодцом, совсем молодцом,- похвалил ее доктор.- Признаюсь, я не ожидал от вас такой храбрости для перваго раза. Обыкновенно робеют...

- Не понимаю, зачем робеть!- отвечала Глафира Семеновна.- Беньер такой надежный... сильный, как слон. Этот всегда удержит, если что-нибудь...

- Видел-с и беньера...- пробормотал Николай Иванович.- Даже через-чур надежный.

- Но знаешь, я не выбирала. Такой попался. Я спросила себе беньера у девушки, которая прислуживает - он и подошел. Знаешь, он должно быть испанец... Что он мне говорил - я решительно ни одного слова не поняла.

- Ничего я не знаю, да и знать не хочу.

Николай Иванович отвернулся от жены.

- Ну, чего ты сердишься?- продолжала та, обращаясь к нему.- Право, тут нет ничего такого!.. Ведь все так...

- Нет, другия много скромнее. А это уж из рук вон. Зачем тебе понадобилось, выйдя из воды, прическу поправлять, прежде чем накинуть на себя плащ? Ведь это ты испанку-акробатку копировала. А разве она пара тебе, замужней женщине?

- Никого я не копировала, и все ты врешь. Другой-бы радовался, что у него жена такая храбрая, а ты на ссору лезешь. Послушай, вот ты любишь в письмах-то хвастаться. Теперь ты можешь написать в Петербург Петру Семенычу, как я входила в Атлантический океан, неустрашимо врезываясь в морския волны, величиною... ну, хоть, в четырехэтажный дом, что-ли.

- Ничего я не напишу. Не желаю я срамиться...- отрезал супруг.

Они прогуливались по Плажу. К ним подскочил Оглотков, обратился к Глафире Семеновне и сделал перед ней несколько легких аплодисментов.

- Прекрасно, прекрасно... Превосходно... Мы все время любовались вами. Вы перещеголяли в храбрости мою жену...- сказал он ей.- Мои приятели англичане от вас в восторге.

- А вот муж недоволен и ворчит,- дала ему ответ Глафира Семеновна.

- Оттого, что он не понимает европейской цивилизации.

- Ну, уж это вы ах, оставьте!- обиделся Николай Иванович, зверем взглянув на Оглоткова.

- Конечно-же... Здесь так принято. Даже люди высшаго общества... Мой друг лорд Естердей снял с вас, мадам Иванов, два моментальные снимка.

- Вот уж это-то напрасно, вот уж этого я не люблю,- заговорила Глафира Семеновна.

- А по моему, за это лорду бока обломать можно... А то так и по панамскому перешейку наворотить,- прибавил муж.- По просту, по шее.

- За что-же-с?.. В европейских землях так принято. Этот лорд, мадам Иванов, просит представить его вам. Вы дозволите?- шепнул Оглотков Глафире Семеновне.

- Да, пожалуй, представляйте. Он говорите по-русски?

- Ни по каковски, кроме своего английскаго языка.

- Так как-же вы с ним обясняетесь?

- А так-с... Какое-же мне обяснение? Мы сь ним в мяч играем. Лаун-тенис... Впрочем, несколько слов по-французски он знаеть. Да вот-с он... Можно?

Оглотков указал па тощаго, длиннаго старика с седыми бакенбардами, развеваюицимся по плечам. Старик имел необычайно красное лицо и был одет в костюм из белой фланели с крупными черными клетками. Из такой-же материи была на нем и испанская фуражка. Через плечо у него висели на ремнях фотографическия аппарат, бинокль и большой баул для сигар. Оглотков подскочил к нему, взял его под руку и подвел к Глафире Семеновне.

- Вот, мадам, позвольте вам представить...- начал он.

- Джон Естердей...- подхватил англичанин и заговорил:-Charmé... charmé, madame.

Глафира Семеновна протянула ему руку и тоже сказала: "шармэ".

- Мистер Иванов,- мари де мадам... Естердей...- познакомил Оглотков и Николая Ивановича с англичанином.

Англичанин как-то особенно, как рак, выпучил свои глаза и пошел рядом с Глафирой Семеновной, бормоча что-то по-английски, но что, она, разумеется, не понимала.

- Мосье Оглотков, что он мне говорит?- спросила она.