Такъ и жили они все вместе, въ одномъ маленькомъ, точно карточномъ домике, где будилъ ихъ всехъ по утрамъ будильникъ Мишеля Строгова. Казалось въ этой борьбе, не за жизнь уже, но просто за прозябанiе, они забыли, что есть на земле любовь, слава, честолюбiе, что, есть где то Родина, за которую надо непрерывно бороться…

XI

Въ яркiй ноябрьскiй полдень, когда надъ Парижемъ вдругъ точно разостлали голубое Ниццское небо, и воздухъ сталъ прозраченъ, а Сена голубела, зеленела и текла полноводная отъ пролившихъ дождей, заливая колени каменнымъ статуямъ зуавовъ на Парижскомъ мосту, совсемъ неожиданно, прямо съ вокзала на такси, на виллу «Les Coccinelles» прiехала изъ Союза Советскихъ соцiалистическихъ республикъ, изъ Россiи, изъ Петербурга племянница Ольги Сергеевны — Леночка.

Впрочемъ ея появленiе не должно было быть такъ уже неожиданнымъ. Ее ждали, но какъ то не верили, что она прiедетъ. Ибо какъ можно оттуда прiехать?…

У «мамочки», Неонилы Львовны Олтабасовой, былъ младшiй братъ, Алексей Львовичъ, крупный чиновникъ министерства Внутреннихъ Делъ, на видномъ посту. Онъ умеръ въ тюрьме еще при Временномъ Правительстве. У него была дочь Софья Алексеевна, вышедшая замужъ за доктора Зобонецкаго. Докторъ Зобонецкiй въ 1920 году умеръ отъ голода. Вдова осталась съ шестилеткей дочерью Леночкой и проживала въ Троцке, подъ Петербургомъ. Вдова Олтабасова, Александра Петровна, бабушка Леночки, умудрялась регулярно переписываться съ Неонилой Львовной, и по этой переписке на вилле «Les Coccinelles» кое-что знали о жизни въ советской республике.

Было всегда почему то жутко получать письма, большею частью открытыя, где коротко, Эзоповскимъ языкомъ сообщалось о той страшной жизни. Почтовая карточка переходила изъ рукъ въ руки. Внимательно, какъ что то чуждое и, пожалуй, враждебное разсматривали коричневую, напечатанную въ углу марку съ изображенiемъ космато-бородатаго мужика съ густыми волосами копной и четко оттиснутый почтовый штемпель съ такимъ страннымъ и дикимъ словомъ Русскими буквами: — «Ленинград», «4 эксп.»… Въ левомъ углу было изображенiе земного шара, перечеркнутаго белымъ оттискомъ серпа и молота въ венке изъ ржи, обвитомъ лентою съ такими мелкими, что только одни зоркiе глаза Мишеля Строгова могли прочитать — да и прочитать ли? — вернее догадаться — надписями: — «пролетарии всех стран соединяйтесь»…

Карточка обычно была написана или карандашомъ, или какими то бледными лиловыми чернилами, вероятно разбавленными водою, такими, какихъ заграница не знаетъ. Съ лицевой стороны и, надо полагать, на зло, — въ этомъ сказывался характеръ Олтабасовой, тамъ, где стояло: — «Куда» — «наименовакие места, где находится почта, и губернии или округа, а для станций наименование железной дороги» — было написано твердымъ размашистымъ почеркомъ: — «Madame Neonile Oltabassoff», a пониже шелъ адресъ, по французски, и тамъ, где значилось: — «Кому. Подробное наименование адресата» — стояло: — «Франция. Париж».

Въ письме, всегда по старой орфографiи, писали о чемъ то загадочномъ, за чемъ скрывалось ужасное.

…"Дядя Петя, совсемъ того не желая, уехалъ очень далеко. Александръ Сергеевичъ, о которомъ я писала, что онъ получилъ казенное место совсемъ къ намъ никогда не воротится. А мы живемъ хорошо и ни въ чемъ, кроме разве хорошаго воздуха, не нуждаемся. Въ смысле кормежки было трудно и дорого. Брать у частника многое не могу, но все таки кое что перепадало. Ты мне не пиши. Нечего писать: — все про тебя знаемъ и жалеемъ. Погода испортилась, опять пошли дожди»…

Собравшись вокругъ лампы въ комнате Неонилы Львовны письмо расшифровали.

— Дядю Петю очевидно сослали въ Соловки, — печально говорила Ольга Сергеевна.