«Зобонецкая съ дочерью Еленой снимала две комнаты въ доме, арендованномъ Андреемъ Аггусомъ по улице Юнаго Ленинца въ Троцке. Семья Аггуса была очень не мала, кроме того, онъ поселилъ у себя семью Древицкихъ. Тамъ же жила гражданка Барашкина.

«Аггусъ усиленно таскалъ Зобонецкую по судамъ, обвиняя ее то въ умышленной порче комнаты, то «въ нагломъ поведенiи и ругани». Помогали Аггусу въ этихъ судебныхъ похожденiяхъ мужъ его сестры, членъ Троцкаго горсовета и жиличка Барашкина.

«Темъ не менее выселить Зобонецкую имъ не удавалось. Для того, чтобы «допечь» Зобонецкую, Аггусъ не гнушался подсылать къ ней пьяныхъ гробовщиковъ, якобы за срочнымъ заказомъ.

«Наконецъ, Зобонецкая была найдена мертвой на рельсахъ.

«Аггусъ за бутылкою вина разсказалъ всю исторiю расправы съ Зобонецкой. Онъ оглушилъ ее ударомъ гири по голове на площадке вагона, въ которомъ ехалъ вместе съ Зобонецкой въ Ленинградъ по какому то вымышленному, срочному делу. Доканавъ старуху, онъ сбросилъ ее на полотно, въ заранее условленномъ месте, где дожидались жена его и жиличка Барашкина, которой за содействiе было обещано перевести ее въ лучшую комнату. Они и подложили трупъ подъ поездъ, чтобы замести следы.

«Барашкина черезъ два месяца не вынесла угрызенiй совести и отравилась.

«He довольствуясь убiйствомъ, Аггусъ укралъ все ценныя вещи Зобонецкой, хранившiяся на чердаке.

«Дело объ убiйстве изъ за жилплощади на дняхъ будетъ слушаться въ Окружномъ суде…»

Когда прочли это газетное известiе, какъ всегда всякую весточку «оттуда», всею семьею, за вечернимъ чаемъ, Ольга Сергеевна почувствовала, что на нее это кошмарное убiйство не произвело впечатленiя. Оно не входило, не умещалось въ рамки ихъ Парижской жизни. Потомъ, изъ короткаго обмена мненiй съ мужемъ и «мамочкой», — она убедилась въ томъ, что ихъ поразило не самое убiйство — къ убiйству они отнеслись холодно: — иначе и быть не могло въ советскомъ раю — но ихъ удивило, что у Зобонецкой могли быть ценныя вещи. Значитъ, не все отобрали. А еще более поразило ихъ, что убiйца былъ арестованъ, что пособница Барашкина изъ за угрызенiй совести отравилась, а самое дело будетъ слушаться въ окружномъ суде.

Имъ все въ советской республике казалось такимъ кошмарнымъ сномъ, такою чудовищною неразберихою, что убiйство близкаго человека ихъ не поразило — оно входило въ советскiй бытъ, какъ входили въ него безсмысленные аресты и казни невинныхъ людей. Ихъ поразило, что тамъ все таки была какая то жизнь и вместе съ нею какая то правда, въ которую входили и угрызенiя совести и арестъ убiйцъ и преданiе ихъ суду.

Повидимому и на самаго близкаго человека къ Зобонецкой, на ея мать, самый фактъ убiйства тоже не произвелъ большого впечатленiя. Въ очередномъ письме открытке ничего по этому поводу не писалось. Старая Олтабасова помянула только про внучку.

…"Леночка поселилась у меня»…

Потомъ пришло известiе, что такъ какъ Леночка выросла, она озабочена ея будущимъ: — «хлопочу послать Леночку къ вамъ и это мне повидимому удастся»…

Потомъ очень долго не было писемъ, и, такъ какъ ни денегъ, ни визъ ни откуда не просили, то какъ то и позабыли о томъ, что Леночку посылаютъ въ Парижъ. Да и казалось это такимъ невозможнымъ… «Оттудa и въ Парижъ»!..

И вдругъ Леночка явилась сама, что называется — «собственною персоной» и совсемъ не робко, но уверенно позвонила въ дребезжащiй звонокъ въ переулочке у дома, имевшаго номеръ 24-ый.

XII

Леночка ощутила странную легкость, когда отдала шофферу такси последнiе восемнадцать франковъ, показанныя счетчикомъ, прибавила два франка на чай, и у ней осталась какая то мелочь — дырявые сантимы и темно медные су.