Она была въ бледно-голубой, блеклаго, вялаго цвета высыхающихъ васильковъ шляпке колпачке, въ короткомъ, выше коленъ, не модномъ уже платье и кофточке. Все было очень старое и заношенное. Особенно плохи были чулки желторозоваго цвета и все въ штопкахъ. Башмаки были стоптаны, и на песке, где стояла Леночка, переминаясь съ ноги на ногу, выдавливали маленькiй следокъ ея ножки, и въ немъ отпечатывалась глубокая дырка на подошве.

Она позвонила еще разъ. Никто не открывалъ калитки. Крошечные домики въ паутине плюща, съ окнами, заставленными ставнями, точно склеенные изъ картона казались необитаемыми. Но на веревке палисадника между ржавыхъ георгинъ сушилось белье и изъ калитки вдругъ выскочила большая темная собака и съ лаемъ бросилась къ воротамъ.

Леночка испугалась. Но собака понюхала воздухъ, посмотрела желтыми, умными глазами въ глаза девушке и, толкнувъ носомъ калитку, выскочила на улицу и убежала.

Леночка, убедившись, что калитка не замкнута, вошла въ узкiй дворикъ тупичокъ. Справа были высокiя слепыя стены соседняго дома, слева палисадники и маленькiя дачки. Леночка шла и читала надписи на белыхъ эмалированныхъ дощечкахъ.

…"Les Platanes», «Villa les Tilleuiles», «Les Eglan-tines»… «Les Coccinelles»…

Леночка остановилась. Да, конечно, она помнила это имя. Ей его часто называла бабушка. Здесь и должна жить ея Парижская бабушка.

Она вошла въ открытую калитку. Сухiя ветки кустовъ приветствовали ее. Черные стволы засохшихъ георгинъ торчали изъ клумбъ. У бетоннаго крылечка Леночка остановилась, не зная, кого спросить. Снизу изъ подвальнаго окошка высунулась лохматая голова. Копна волосъ на темени, бритые виски, — совсемъ какъ у ихъ советскихъ атлетовъ на пролетарскомъ стадiуме, где упражняются физ-культурники.

— Кэ дезир мадамъ?…

Какой это былъ ужасный французскiй языкъ!.. Леночка умела таки говорить по французски. Конечно не въ школе второй ступени она научилась этому, а дома, у Ленинградской бабушки. И произношенiе у нея было совсемъ Парижское, съ красивымъ раскатомъ на «р».

На вопросъ на такомъ ужасномъ французскомъ языке и отвечать по французски не хотелось. Неужели это ея двоюродный братъ Шура Нордековъ, о комъ такъ много говорила ей ея мать? Она смутно помнила его мальчикомъ — комсомольцемъ.

Леночка посмотрела на окошечко подвала. Оно раскрылось совсемъ и голова «физ-культурника», покоящаяся на широкой шее, появилась въ немъ. За шеей следовала рубаха безъ воротника и безъ галстуха, облегавшая могучiя плечи.

Леночка вопросительно сказала, подчеркивая французское произношенiе Русской фамилiи:

— Madame Oltabassoff?…

Физ-культурникъ выразительно ткнулъ пальцемъ вверхъ и твердо по русски сказалъ:

— Звоньте во второй этажъ. Пуговка налево. Мамочка дома. Знать кофiй пьеть.

Леночка поднялась и позвонила. За дверью зашмыгали мягкiя туфли, и передъ Леночкой въ растворенной двери появилась старуха со стриженными волосами — ни дать, ни взять — сама Крупская — Ленинская супруга, советская «вдовствующая императрица».

— Вамъ кого? — спросила старуха.

— Я… Леночка… Зобонецкая…

— Ахъ ты… Боже мой!..

Мягкiя пахнущiя кофеемъ объятiя охватили Леночку. Такъ въ объятiяхъ она и вошла въ комнату. Тамъ было сумрачно. На простомъ кругломъ столе безъ скатерти кипелъ на примусе кофейникъ. Въ проволочномъ лотке лежали маслянистыя подковки.

— Ну, садись, — отдуваясь отъ волненiя, проговорила старуха. — Шляпу сними… Стриженая… Что жъ и правильно… Для работы лучше… А хорошенькая… въ мать.

Леночка и точно была прелесть какая.