Леночка и точно была прелесть какая. И что то было особенное Русское — въ ея лице съ чуть широкими скулами, выдающимися у висковъ, прозрачною смуглинкою, сквозь которую просвечивалъ персиковый румянецъ, съ пушистыми бровями. Подъ ними въ темной опушке очень густыхъ и длинныхъ, по детски загнутыхъ вверхъ ресницъ, сiяли молодостью, золотою шампанскою игрою горели большiе карiе глаза. Волосы были темно каштановые, губы маленькiя, сердечкомъ, безъ краски пунцовыя, носъ небольшой, задорно вздернутый, по Русски открытый. Когда Леночка сняла безобразившую, не по ней сшитую, съ чужого плеча кофту, она оказалась высокой и стройной, съ маленькими, не слишкомъ чистыми, после дороги, руками и стройными ногами прекраснейшихъ линiй.

Она села противъ «мамочки».

— Голодная?.. Ну, ничего… Потерпи… Пока вотъ кофею попей… Съ круассанами… По нашему — подковки… У нихъ, у французовъ, круассанами прозываются.

Леночка была очень голодна. Она второй день ничего не ела. Денегъ хватило въ обрезъ. У нея после долгаго пути, ночей, проведенныхъ въ «жесткомъ» вагоне кружилась голова, и ей казалрсь что полъ ходилъ подъ ногами, какъ въ поезде.

Ея маленькiй облезлый чемоданчикъ, такой легкiй, что она сама его и принесла былъ поставленъ на соломенный стулъ. Неонила Львовна кивнула на него.

— Все твои вещи тутъ?

— Все, бабушка.

— Какъ же ты доехала?…

Леночка не поняла вопроса. Она смотрела на старуху и молчала.

— Какъ тебя, говорю, выпустили?… Съ какимъ паспортомъ?…

— Съ нашимъ… Советскимъ, — робко сказала девушка.

— Ты тутъ этого не болтай… Заклюютъ… Ольга тебе все устроитъ. Чтобы шито, крыто. Полковникъ чтобы не пронюхалъ… Co света сживетъ. Всю чистоту его белыхъ ризъ испортишь.

Неонила Львовна пожевала губами. Леночка жадно пила кофе. Подковки исчезали за ея молодыми, белыми, сверкающими изъ за алыхъ губъ зубами. Она плохо соображала, что ей говорила старуха. Все было такъ необыкновенно и совсемъ не такъ, какъ ей представлялось это въ ея думахъ во время дороги.

— Безбожница?

Леночка искоса посмотрела на бабушку и точно насторожилась.

— У насъ, бабушка, не учили… Мама когда то говорила немного.

— Да ты не смущайся. Я и сама такая. Своимъ умомъ до всего дошла. Ни къ чему все эти поповскiя исторiи.

Надолго замолчали. «Мамочка» налила еще чашку Леночке.

— Пей, милая. Ты голодна. Я еще приварю. На вотъ тебе хлебца пожуй… Съ масломъ.

Неонила Львовна достала съ небольшого буфета длинную тонкую булку, приготовленную къ обеду, сливочное масло и поставила передъ Леночкой.

— У васъ всего изобилiе, — тихо сказала, прожевывая булку съ масломъ, Леночка. — Намъ говорили: — у васъ голодъ большой. Ничего не хватаетъ.

— Все врутъ, милая. И тутъ, какъ и тамъ врутъ. А ты не верь… Никому и тутъ не верь.

И опять замолчали.

Неонила Львовна смотрела, не сводя глазъ на Леночку. Все было въ ней такъ необычно. «Съ советскимъ паспортомъ», — думала старуха. — «Хуже, чемъ съ волчьимъ… Право — лучше бы «желтый билетъ» у ней былъ… Никуда не примутъ. Ни туда — ни сюда… И заменить, сколько хлопотъ будетъ. Где поместить ее?… Какъ содержать?… Ѣстъ то какъ много!.. Куда ее устроить?… Что она умеетъ делать?… Ну, поместить?… Помещу къ себе. Больше и некуда. Рядомъ полковникъ съ Ольгой… Не къ нимъ же?… На верху — Шурка дуракъ… Мишель Строговъ… А деньги?… Надо какъ нибудь поддержать… Ведь брата родного внучка»…

После кофея разставляли въ маленькой комнатушке мебель, устраивая ложе для Леночки.