— Но это же никакъ невозможно, — въ сильномъ возбужденiи воскликнулъ комиссаръ. — Это же пощечина трудовому народу всего мiра. Это оскорбленiе пролетарiата, доверившаго судьбы свои демократiямъ великихъ державъ. Рабочiе Англiи и Францiи, когда узнаютъ о такомъ решенiи, объявятъ забастовки. Будутъ повсеместныя возстанiя. Это же будетъ покровительство темъ, кто борется съ пролетарiатомъ советскихъ республикъ, это интервенцiя въ советскiя дела, это та же голодная блокада, это повторенiе временъ Колчака и Деникина, ошибокъ, за которыя пришлось такъ дорого заплатить.

Его речь становилась все страстнее, онъ сталъ сыпать тирадами изъ коммунистическаго катехизиса. Рядомъ съ адмиральской каютой въ каютъ компанiи стюарты гремели посудой, накрывая къ ужину. Флислингъ, багрово покрасневъ пухлыми щеками, перебилъ комиссара.

— Мне кажется, ваше красноречiе тутъ совершенно неуместно, — сказалъ онъ, повышая голосъ, — упоминанiе о Колчаке и Деникине напрасно. — Флислингъ еще более покраснелъ. Онъ терялся, какъ остаться джентльменомъ, имея дело съ такимъ человекомъ, какъ этотъ наглый советскiй комиссаръ. Онъ обвелъ глазами старшихъ англiйскихъ и французскихъ офицеровъ. Онъ искалъ у нихъ поддержки и одобренiя своимъ поступкамъ. — Мне думается, — внушительно сказалъ онъ, — что я правильно выражу наше общее мненiе: — вы согласны со мною. Мы, чортъ возьми, въ большинстве, - все более и более накаливаясь, раздражаясь и краснея воскликнулъ Флислингъ, — уважать наше мненiе вы обязаны.

Англiйскiе и французскiе офицеры молча встали и поклонились адмиралу. Одни краснофлотцы продолжали сидеть, низко опустивъ головы. Комиссаръ вскочилъ съ привинченнаго къ полу круглаго кожанаго кресла и, уже не сдерживаясь, закричалъ:

— Это, товарищи … Это же измена делу рабочихъ и вообще … Это же предательство трудового народа и демократiй … Это ударъ въ спину делу мира.

Онъ съ гневомъ топнулъ ногою по мягкому ковру и выскочилъ изъ каюты. За нимъ сконфуженною гурьбою, какъ побитыя собаки, нагадившiя въ комнате, стали выходить и краснофлотцы.

— Господа, — сказалъ Флислингъ, — какъ будто воздухъ сталъ чище. Откройте еще шире иллюминаторы. Надо еще проветрить … Одиннадцатый часъ, однако. Пять часовъ потеряли на пустую болтовню и лекціи Марксизма. Пожалуйте, господа, ужинать …

XXXIV

Въ два часа ночи флагъ офицеровъ адмирала Флислинга доложилъ ему, что матросы на корабляхъ волнуются. Они покинули койки на верхней и батарейной палубахъ, и на многихъ корабляхъ идутъ летучiе митинги.

Было известно, что на всехъ корабляхъ есть коммунистическiя ячейки, но этому не придавали значенiя, разсчитывая на благоразумiе общей массы матросовъ. Ночью съ советскихъ судовъ прибыли агитаторы и матросы подпали подъ влiянiе ихъ смелыхъ свободныхъ речей. Были уже насилiя надъ боцманами и квартермистрами, пытавшимися приказать матросамъ разойтись. Офицеры не смели выйти изъ своихъ каютъ. Мятежъ бежалъ, какъ пламя по пороховой нитке. Зараза быстро охватывала корабли съ экипажами, усталыми отъ тяжелаго плавiнiя по неизвестнымъ морямъ, при неистовой тропической жаре.

Безсловесныя и покорныя всегда офицерамъ команды теперь выносили резолюцiи и ставили требованiя. Вдругъ давняя и всегда такъ тщательно скрываемая добрыми, джентльменскими отношенiями классовая вражда между алою и голубою кровью поднялась и вспыхнула съ непреоборимою силою. Стали вспоминать все бывшiя на протяженiи многихъ летъ обиды и недоразумеиiя. Въ адмирале и офицерахъ увидали враговъ «трудового народа», «капиталистовъ», «белую кость», угнетающую матросовъ. На судахъ стали выносить одинаковыя, точно кемъ то однимъ продиктованныя резолюцiи, вынесенныя на матросскихъ митингахъ.