Леночка подняла опущенную головку и негромко запела:

— Вотъ, помню, маму хоронили… Вотъ ужасъ то былъ!.. Ее убили и пока тамъ вскрытiе было, да разбирали, почему она умерла, — она, знаете, и протухла. Мне ее изъ больницы выдали — вези на кладбище. Да… просто сказать… Гробовъ нетъ… И на прокатъ то взять такъ и то дорого. Барашкина жилица, — она потомъ повесилась, — взялась мне помочь. Взяли мы салазки… А снегу то еще и нетъ совсемъ. Привязали маму и повезли. А салазки, знаете, короткiя, и ноги по земле волочатся. Кожа даже сходитъ. Кости обнажаются… Вотъ было страшно то…

Въ мастерской стало томительно тихо. У Нифонта Ивановича сосало подъ ложечкой. Слышно было, какъ за стеной и совсемъ недалеко непрерывно гуделъ Парижъ. Иногда по rue de la Gare протрещитъ мотоциклетка, и стихнетъ вдали за поворотомъ. Вдругъ громко прошумитъ грузовикъ, стены домика затрясутся и опять станетъ тишина, сопровождаемая немолчнымъ гуломъ города гиганта.

— Много и вы повидали, барышня, — какъ то проникновенно, съ большимъ уваженiемъ и глубокою сердечною жалостью сказалъ старый Агафошкинъ.

Леночка посмотрела на него. Золотыя искры зажглись въ ея глазахъ. Она погладила Топси, лежавшую на полу между нею и Нифонтомъ Ивановичемъ и сказала съ нескрытою насмешкою:

— Послушайте, что вы мне все «барышня», да «барышня»… Какая я барышня?… Или еще того смешнее, дядю «ваше высокоблагородiе» называете? Такого и слова то нетъ… Смешно ужасно и дико…

Нифонтъ Ивановичъ растерялся. Онъ не зналъ, что и ответить. Хмуро и со злобою пробурчалъ Фирсъ:

— Потому въ васъ голубая кровь… Слыхали, можетъ быть?

Леночка безтрепетно взглянула прямо въ узкiе, сосредоточенные, такiе же упорные, какъ у Мишеля Строгова, глаза Фирса.

— Это то я давно слышала… Еще тамъ… Помню… Только большевики давно всю голубую кровь повыпускали… Нетъ ея больше.

— Видать… Осталась… Нифонтъ Ивановичъ уже нашелся.

— Скольки разовъ я грворилъ тебе, обормотъ, что никакой голубой крови нетъ. Каждый могётъ своего достигнуть… Очень даже просто… Кажный… Отъ солдата до генерала дорога одна: — усердiе къ службе, рвенiе передъ Государемъ, вера въ Господа, молитва и храбрость… А голубая кровь очищается черезъ образованiе. Понялъ?…

Фирсъ весь вскипелъ. Оиъ съ сердцемъ бросилъ на кирпичный полъ колодку и сказалъ со злобою:

— Ежели образованiе, то подавай его всемъ равно… Ты инженеръ и я инженеръ… Ты офицеръ и я офицеръ… A то однимъ ниверситетъ съ профессорами, a другимъ начальная школа съ учительшей, что ни бэ ни мэ не мэмэкаетъ.

Фирсъ былъ такъ взволнованъ, что вышелъ изъ мастерской и поднялся въ садикъ. Слышно было черезъ окно, какъ онъ тамъ шумно вздыхалъ и чиркалъ спичку — курить собирался.

— Онъ у васъ такой, дедушка? — прикрывая маленькой смуглой ручкой ротъ тихо спросила Леночка.

— Какой такой?…

— Большевикъ!..

— Ну да, — недовольно проворчалъ дедъ. — Какой онъ большевикъ? Дуракъ стоеросовый и все… Обормотъ!..

Леночка вскочила со стула и стремительно прошмыгнула изъ мастерской. Топси, виляя хвостомъ, бросилась за нею.

— Фирсъ Петровичъ, пожалуйста, снизойдите къ намъ. Устроимъ смычку между голубою и алою кровью. Я вамъ песню про ваше сапожное дело спою.

Фирсъ, мрачный, накурившiйся, нарочно стуча сапогами, спустился въ мастерскую и взялъ колодку.