— Да… говорила… Ну что жъ?

— Но это же патрiотизмъ… Скрытый патрiотизмъ!..

— Ахъ, что вы, дядя!.. Это торжественное шествiе интернацiонала!.. Это завоеванiе мiра большевиками.

Ольга Сергеевна не могла больше выносить. Она встала и пошла въ переднюю мыть посуду. За нею прошлепала «мамочка». Мишель Строговъ, уязвленный темъ, что Леночка смотрела на него, какъ на пустое место, ушелъ къ себе и, запершись на ключъ, углубился въ чтенiе «Le Sport», единственной газеты, которую онъ признавалъ.

Полковникъ внимательно, съ глубокою жалостью, смотрелъ въ прекрасные Леночкины глаза. Она смело выдерживала его взглядъ. Ея щеки горели, какъ въ лихорадочномъ жару.

— Родина — мать, — тихо сказалъ полковникъ. Ему казалось, что голосъ его былъ тепелъ и глубокъ. Онъ вложилъ много чувства и сердца въ эти слова. — Съ любви къ родителямъ, къ отцу и матери, и начинается патрiотизмъ. Семья… Потомъ — Родина… И только после всего этого — человечество. Ведь любили же вы свою маму, такъ трагически окончившую жизнь?

— Любила?… Я какъ то не думала никогда объ этомъ… Когда мы увязывали съ гражданкой Барашкиной протухшее тело на салазки, я не плакала. Я только думала, какъ бы поскорее это кончить. Мне было все-все равно. Я точно проверила свое дочернее чувство. И, знаете, его у меня не было. Да его и не должно быть. Это чувство животное, не достойное культурнаго человека. У прежнихъ людей оно было привито искусственнымъ образомъ черезъ религiю. Я не коммунистка и ею никогда не была. Но, когда мы увязывали мамино тело, гражданка Барашкина мне сказала, что мама была буржуйка и что она была врагомъ рабочихъ и крестьянъ, вообще всего трудового народа. Я промолчала… Но это была правда. Мама всегда рабочихъ называла хамами. Она ихъ и точно не любила.

— Да… Вотъ оно какъ!.. Что же это за новое поколенiе растетъ въ Россiи?…

Леночка встала. Ея красивая грудь часто вздымалась.

— Это растетъ… Да, конечно, новое поколенiе… He смешные ваши Рудины, Онегины и Райскiе, Донъ Кихоты Россiйскiе, на комъ вы хотите воспитывать меня, но поколенiе, не знающее сентиментализма. Настоящiе борцы за право жить.

— Васъ хорошо и крепко учили въ школе второй ступени.

— Учили… Да… Ho, дядя… Когда такъ жить хочется… Ахъ какъ хочется жить!..

Леночка закинула руки вверхъ и назадъ, охватила ладонями затылокъ и, качая бедрами, вышла изъ комнаты. Она спустилась въ маленькiй палисадникъ, въ темноту ночи.

Тамъ она долго стояла, опершись о калитку спиною и смотрела на незавешенное, ярко освещенное окно Мишеля. Но окно было высоко, балкончикъ загромождалъ его, и не было видно, что делаетъ тамъ Мишель Строговъ.

Въ подвале у Агафошкина погасли огни. Въ комнате у полковника спустили штору и зажгли лампу; полковникъ и Ольга Сергеевна ушли изъ мамочкиной

комнаты. Тогда Леночка медленно пошла домой.

«Зачемъ я это говорила», — думала она. — «Разве могутъ они понять меня?… Слепорожденные… Какъ я могу понять ихъ «Дворянское гнездо»?… Гнездо… Гнездо… Какъ это смешно звучитъ!..»

Она всходила на лестницу и повторила уже вслухъ:

— Гнездо… Это — гнездо?… И здесь Евгенiй Онегинъ, или Вера изъ «Обрыва»… Bee y нихъ въ прошломъ!.. Все — земное и непонятное… Идеалы… А я тянусь къ будущему… Къ светлому будущему… Къ звездамъ!!..

XVI

Съ кемъ согрешила Топси такъ и осталось невыясненнымъ.