Мистрисс Соуэрберри зарыдала.

   Слезы эти не оставляли больше никакого выбора мистеру Соуэрберри. Если минуту тому назад он не решался строго наказать Оливера, то теперь, что должно быть вполне ясно каждому опытному читателю, он не мог отказаться от этого, не рискуя получить самых нежных супружеских эпитетов, в роде скотины, жестокосерднаго мужа, безчеловечной твари, жалкаго подражания человеку и тому подобных приятных и многочисленных названий, которыми мы могли бы заполнить целую главу, будь только у нас для этого место. Надо, однако, отдать ему справедливость и сказать, что будь только это в его власти, он не наказал бы мальчика, потому что сам он был расположен к нему, в своих интересах, во первых, а во вторых потому, что жена не любила его. Но поток слез не давал ему выхода из неприятнаго положения, а потому он так расправился с Оливером, что даже сама мистрисс Соуэрберри вполне осталась довольна этим, а мистеру Бемблю не оказалось нужным обращаться к своей приходской палке. Всю остальную часть дня Оливерь просидел в задней части кухни, в обществе насоса и ломтя хлеба, а вечером мистрисс Соуэрберри, сделав предварительно несколько разнообразных замечаний, не особенно лестных для памяти его матери, заглянула в кухню и Оливер, осыпаемый насмешками и обидными замечаниями Ноэ и Шарлотты, был отправлен спать наверх.

   Только оставшись один среди тишины и безмолвия мрачной лавки гробовщика, Оливер дал волю сволм чувствам. Все насмешки и упреки выслушал он с видом пренебрежения; без крика и слез вынес он удары ремнем; сердце его преисполнено было той гордости и презрения, которыя заставляют сдерживать крики даже и в том случае, если бы вас живьем поджаривали на огне. Но теперь, когда никто не видел и не слышал его, он упал на колени и, закрыв лицо руками, рыдал так, как редко кто в его возрасте может рыдать.

   Долго и неподвижно оставался Оливер в таком положении. Свеча медленно догорала в подсвечнике, когда он вскочил на ноги. Оглянувшись внимательно кругом и прислушавшись, он подошел к двери, осторожно, чтобы не делать шуму, открыл ее и выглянул на улицу.

   Ночь была темная и холодная. Звезды показались мальчику глазами, которые были гораздо дальше от земли, чем он привык видеть их; ветра не было совсем и мрачныя тени, отбрасываемыя деревьями на землю, казались призрачными и неподвижными, словно привидения, выходящия из могилы. Он тихонько притворил дверь и затем при тусклом свете догоравшей свечи связал в носовой платок несколько вещей, принадлежавших ему и, усевшись на скамейку, стал ждать разсвета.

   Как только первые лучи света стали пробиваться сквозь щели в ставнях, Оливер встал и снова открыл двери. Робкий взгляд кругом... минутное колебание... дверь была заперта, и Оливер вышел на улицу. Он взглянул направо, затем налево, не зная, куда ему лучше бежать. Тут он вспомнил, что повозки, выезжая из города, направляются обыкновенно в гору. Он повернул также в ту сторону и пошел по тропинке, пересекающей поля; он знал хорошо, что пройдя по ней некоторое разстояние, он выйдет на большую дорогу, а потому быстро двинулся вперед.

   Оливер вспомнил, что по этой самой тропинке он шел с мистером Бемблем, когда тот вел его с фермы в дом призрения. Она, следовательно, должна идти мимо коттэджа. Сердце его так сильно забилось при этой мысли, что он едва не вернулся назад. Но он прошел уже так много, что решил не тратить напрасно времени на обратный путь. К тому же было еще очень рано и ему нечего было бояться, что кто нибудь увидит его. После минутнаго колебания он двинулся дальше.

   Скоро он был у фермы; ничто не показывало, чтобы кто нибудь из обитателей ея встал в такой ранний час. Оливер остановился и заглянул в сад. Какой то мальчик полол одну из грядок; услыша, что кто то остановился, он поднял бледное личико и Оливер узнал черты одного из своих бывших товарищей.