Несколько времени просидел он так на приступочке, удивляясь большому количеству трактиров (в Барнете они были через дом, большие и маленькие), безучастно разсматривая проезжающия мимо кареты и думая при этом, как странно, что им требуется только несколько часов, что-бы проехать то пространство, на которое ему потребовалась целая неделя ходьбы. В эту минуту внимание его было привлечено мальчиком, который прошел мимо него несколько минут тому назад, а теперь следил за ним очень внимательно с противоположной стороны улицы. Сначала он не обратил на это внимания, но видя, что мальчик по прежнему остается на том же месте и не спускает с него глаз, он поднял голову и в свою очередь взглянул на него. Мальчик тотчас же перешел улицу и, подойдя к Оливеру, сказал:

   -- Эй, ты, чего ты тут сидишь?

   Мальчик, предложивший этот вопрос нашему маленькому путнику, был почти одних с ним лет, но вид у него был такой странный, что Оливер не мог припомнить, чтобы он видел что нибудь подобное. Лицо у него было самое обыкновенное, курносое, плоское, а что касается грязи, то грязнее этого юноши и представить себе ничего нельзя было; зато все движения его и манеры являлись подражанием взрослому джентльмену. Он был мал для своих лет, с кривыми ногами и маленькими, острыми, неприятными глазами. Шляпа на его голове сидела так свободно, что могла ежеминутно свалиться с нея, да она и свалилась бы, не будь ея владелец так ловок, что одним, совершенно неожиданным движением головы водворял ее на прежнее место. Сюртук, надетый на нем, доходил ему чуть ли не до пяток; рукава сюртука почти наполовину были завернуты наверх, с тою целью вероятно, чтобы дать ему возможность засунуть свои руки в карманы полосатых плисовых брюк. Это был во всяком случае юный джентльмен, четырех футов, шести дюймов росту, напускающий на себя непомерную важность.

   -- Эй, ты! Что с тобой?

   -- Я очень голоден и очень устал, -- отвечал Оливер и глаза его наполнились слезами.-- Я издалека, и вот уже семь дней, как я иду.

   -- Семь целых дней!-- воскликнул юный джентльмен.-- О, понимаю! По распоряжению клюва, да? Но, -- продолжал он, заметив удивление Оливера, -- ты я вижу, не понимаешь, что такое клюв, мой наивный товарищ!

   На это Оливер отвечал ему, что он всегда слышал, что этим словом называют рот у птиц.

   -- Э-э... молодо, зелено!-- воскликнул молодой джентльмен.-- Клювом называют судью {Beak -- клюв, но на воровском языке -- судья, полиция.}, а когда судья прикажет тебе идти, то ты пойдешь не вперед, а наверх и никогда не сойдешь опять вниз. Был ты когда нибудь на мельнице?

   -- На какой мельнице?-- спросил Оливер.

   -- На какой! Да на мельнице.... в такой маленькой, что вертишься в ней, как в каменной кружке {Jug -- кувшин, в просторечии -- тюрьма.}. И чем больше попадаются люди в просак, тем лучше она мелет, чем меньше попадаются, тем хуже, все оттого, что рабочих взять негде. Идем, однако, -- продолжал юный джентльмен. Ты хочешь погрызть чего-нибудь, я тоже. Беда только, сам я сижу на мели теперь.... Шиллииг, да пенни, вот и все. Ну, да раздобуду как нибудь. Вставаи же на ноги! Так! Скорее вперед.

   Юный джентльмен помог Оливеру встать на ноги и повел его в находившуюся поблизости мелочную давку, где купил порядочный кусок ветчины и четырехфунтовый хлеб, который он называл "четырех-пенсовыми отрубями". Такие хлебы часто предназначаются для сохранения ветчины от пыли, для чего внутри хлеба вырезается кусок мякиша и в образовавшуюся полость кладется ветчина. Юный джентльмен взял хлеб под мышку и направился к небольшому трактиру; войдя туда, он провел Оливера в заднюю комнату и приказал подать себе туда пива. Оливер, воспользовавшись приглашением своего новаго друга, принялся с нескрываемым аппетитом за трапезу, во время, которой странный мальчик время от времени внимательно наблюдал за ним.