Оливер сел свою порцию и тогда еврей, приготовив в стакане смесь горячаго джина с водой, приказал ему выпить ее залпом, говоря, что другой джентльмен ждет своей очереди. Оливер сделал, как ему было приказано, и вскоре после этого почувствовал, что его осторожно подымают и кладут на один из лежащих на полу соломенников. Спустя минуту он спал уже глубоким сном.

IX. Дальнейшия подробности, касающияся веселаго стараго джентльмена и его подающих надежду питомцев.

   На следующее утро Оливер проснулся поздно после тяжелаго, продолжительнаго сна. В комнате никого не было, кроме стараго еврея, который варил кофе в кастрюльке и тихонько насвистывал, мешая его железной лопаткой. По временам он останавливался и прислушивался к шуму, доносившемуся снизу; успокоившись тем, что слышал, он снова начинал свистеть и мешать ложкой кофе.

   Хотя Оливер и проснулся уже, тем не менее он оставался еще в том состоянии между сном и бодрствованием, когда в течении целых пяти минут лежишь с полуоткрытыми глазами и лишь наполовину сознаешь, что происходит кругом; но стоит только закрыть глаза и моментально погружаешься в полное безсознательное состояние.

   В таком то состоянии находился и Оливер. Он видел еврея сквозь полуоткрытые глаза, слышал его тихий свист, ясно узнавал звук ложки, царапавшей стенки кастрюли, и в то же время все чувства его заняты были не им, а теми, которых он когда либо знал.

   Когда кофе был готов, еврей отставил его на край плиты и несколько минут стоял в нерешительности, как бы не зная на что употребить ему свое время. Обернувшись в сторону Оливера, он взглянул на него и назвал его по имени. Мальчик не отвечал и крепко, повидимому, спал.

   Успокоившись на этот счет, еврей подошел к двери и запер ее на ключ. Затем, как показалось Оливеру, он отодвинул какую то дощечку и из отверстия вынул небольшой ящик, который осторожно поставил на стол. Глаза его сверкнули, когда он открыл крышку и заглянул туда. Он подвинул старый стул и сел на него, а затем вынул из ящика великолепные золотые часы, сверкавшие драгоценными камнями.

   -- Ага!-- сказал еврей, подымая кверху плечи, причем все лицо его осветилось отвратительной улыбкой.-- Ловкия собаки! Ловкия! Стойкия до конца! Ничего не сказали старому пастору, где они были. Не донесли на стараго Феджина. Да и какая польза, если бы донесли! Узел на веревке от этого все равно не развязался бы! Нет, нет, нет! Лихие ребята! Лихие!...

   Продолжая таким образом разсуждать вслух, еврей спрятал часы, и из того же ящичка вынул сначала полдюжины других часов и разсматривал их с таким же точно удовольствием как и первые, а затем, кольца, брошки, браслеты и множество другого материала, отличавшагося замечательной отделкой. Оливер не имел об этих вещах ни малейшаго понятия и не знал их названия.

   Положив обратно все эти вещи, еврей взял еще какой то небольшой предмет и положил его себе на ладонь руки. Надо полагать, что на нем была надпись очень мелкими буквами, потому что еврей положил его на стол и оттенив одной рукой долго и внимательно разсматривал. Отчаявшись, повидимому, в успехе, он спрятал его, отклонился на спинку стула и снова забормотал про себя.

   -- Ах, какая это знатная штука, смертная казнь! Мертвые никогда не каются... мертвые никогда не выдают опасных тайн. Ах, какая это тонкая штука для нашего ремесла! Пятерых вдернули рядышком... Ни один не смалодушничал! Ни один!

   Тут взор ясных черных глаз еврея, устремленный все время в пространство, остановился вдруг на лице Оливера. Глаза мальчика с необыкновенным любопытством смотрели на него и хотя это продолжалось не более одного мгновения, то этого было достаточно для стараго джентльмена, чтобы понять, что за ним наблюдают. Он прихлопнул крышку ящика, схватил хлебный нож, лежавший на столе и с бешенством вскочил со стула.