Потом я им представил дамский товар: чайник, чайницу, стеклянную сахарницу, полдюжины ложек, чашку для бульона и все это время старался уловить минуту, чтобы взглянуть на мое бедное дитя и шепнуть ей словечко. В то время, когда всеобщее внимание было обращено на вторично разложенный женский товар, я почувствовал, что Софи приподнялась на моих руках и стала вглядываться в темноту улицы.

   -- Что тревожит тебя, моя дорогая?-- Ничего; я совершенно спокойна; но не вижу ли я там красиваго кладбища? "Да, моя милая".-- Поцалуй меня покрепче, мой батюшка, и дай мне отдохнуть на этом кладбище на мягкой, зеленой травке. Ея голова опустилась на мое плечо, когда я поспешно взошел в повозку и обратился к ея матери с словами:-- скорее запри дверь, чтобы этому смеющемуся народу не удалось подсмотреть! "Что случилось?" воскликнула она.-- О жена, жена, сказал я ей: никогда уже не придется тебе драть за волосы бедную Софи, потому что ея уже нет!

   Быт может я выразился резче, чем желал, но с этих пор жена моя начала хандрить; случалось, что по целым часам она просиживала молча в повозке или же шла около нея, упорно потупив глаза в землю. Когда она приходила в ярость, что теперь случалось реже, тогда припадки гнева имели у нея не тот характер, что прежде; она колотилась головою об стену до того, что мне приходилось ее удерживать. Она начала пить, но и это не улучшало состояние ея духа и в продолжении многих лет, шагая около моей старой лошади, я спрашивал себя: есть ли еще хоть одна повозка, в которой было бы так безотрадно, как в моей, не смотря на то, что меня считали царем Чип-Джэков. Так невольно тянулась наша жизнь до одного летняго вечера, когда мы, возвращаясь в Эксетер с дальняго запада, увидели женщину, бившую ребенка. Ребенок умолял мать не бить его, и тогда жена моя заткнула уши и убежала; на следующий день ее нашли в реке.

   Мы остались в повозке вдвоем с собакой, которая научилась лаять как-то отрывисто, когда никто не торговался, и лаяла и кивала головою, когда я ее спрашивал:-- кто давал пол-кроны? Это вы, джентльмен, предложили пол-кроны? Собака приобрела большую популярность между моими покупателями, и я твердо убежден, что она сама научилась ворчать на того из толпы, кто предлагал менее шести пенсов. Но она уже состарелась и однажды, когда я потешал публику иорка разсказами об очках, она околела на подножке у моих ног.

   По свойственному мне мягкосердечию, я ужасно тосковал по ней, но для поддержания моей репутации (не говоря уже о поддержании моего существования) старался преодолевать свою тоску во время торговли, и припадки ея были тем сильнее, когда я оставался один. Это бывает часто с нашим братом, общественным деятелем. Когда вы видите нас стоящими на подножке повозки, то, может быть, готовы отдать многое, чтобы быть на нашем месте; но посмотрите на нас вне наших занятий, и вы еще приплатите, чтобы только не быть в нашем положении. При таких-то обстоятельствах я познакомился с одним великаном. Я бы не позволил себе вступать с ним в разговор, если бы не чувствовал своего одиночества.

   Этот великан, являвшийся перед публикой в костюме римлянина, был молодой человек, слабаго сложения, что по моему мнению происходило от большаго разстояния между его конечностями. Голова его была мала, а содержимаго в ней было еще меньше. Он отличался слабостью глаз и колен и вообще при взгляде на него вам невольно приходило на мысль, что ум его находится в крайней несоразмерности с его конечностями. Но, несмотря на свою застенчивость, он был любезный малый. (Мать по контракту отдавала его в наймы антрепренёрам и вырученныя деньги истрачивала). Его звали Ринальдо ли Веласко, настоящее же его имя было Пикльсон.

   Великан этот, или лучше сказать, Пикльсон сообщил мне под секретом, что жизнь его, тяжелая сама по себе, становится для него еще более невыносимою вследствие жестокаго обращения его хозяина с глухонемою падчерицей.