– Нет, ждала твоего звонка…

– Не заходи ко мне! Поезжай сейчас же на Савеловский!

– Да что случилось‑то?

– Я сказал, потом объясню. Туфли, носки, деньги и сигареты. Я на вокзале в Дмитрове. Все!

Он положил трубку, поймал на себе сочувствующий взгляд медсестры.

– Не знаю, как вас благодарить.

– Не стоит. Может, обратиться все‑таки в милицию?

– Нет, нет. Если чем‑нибудь смогу – Першин я, Владимир Дмитриевич… – Моцарт хотел было оставить ей адрес, но вовремя остановился и, откланявшись, вышел.

Сигарета, которую он, презрев стыд, попросил у не слишком любезного молодого человека, оказалась именно тем, чего ему не хватало все это время. Не рискнув заходить в вокзал, он присмотрел ломаную скамью в дальнем углу сквера и, жадно затягиваясь дымом, принялся рассчитывать время своего спасения.

«Возьмет частника и доедет до Савеловского – это полчаса; электричка пойдет еще через полчаса – это час; еще час – в пути. Итого – два, два с половиной часа…» Догоревшая сигарета ожгла пальцы.

Вера приехала в двадцать три сорок.

9

Рассказ Моцарта о его злоключениях уложился в один перегон калязинского поезда. В вагоне было темно, лишь изредка в промельке придорожных фонарей и вагонов встречных электричек он видел большие темные глаза Веры, исполненные тревоги и любопытства. Вопреки своей молодости и журналистской нахрапистости, забрасывать Моцарта вопросами она не спешила.

Он взял ее руку, с благодарной нежностью провел по щеке кончиками пальцев.

– Хорошо, что мы с тобою поцапались в четверг, – сказал полушутя‑полусерьезно. – Иначе бы тебя постигла участь заложницы.

– Дурак вы, ваше степенство! Теперь не надейся, что я тебя оставлю даже на минуту.

– Этого мне только не хватало! – воскликнул Моцарт. – В ближайшее время нам вообще нельзя появляться вместе.

– Хочешь опять поссориться?

– Хочу. Мне от тебя нужны были только туфли, носки и деньги.

– Да?! Тогда снимай! Снимай, говорю, а то закричу! Зная ее взбалмошность, он почувствовал: закричит ведь.

– Хорошо, успокойся, мы будем вместе. До тех пор, пока не протрутся подметки.

– Ах, так?.. Значит, я нужна тебе из‑за туфель?

– Не только. Еще чтобы стирать сухоруковские носки. Страстный поцелуй заткнул ему рот…

Рассказу своему Моцарт придал легкость забавного приключения, опустив все, что не относилось к оправданию его отсутствия. Ни пугать, ни даже настораживать Веру он не хотел, опасаясь, что возможное продолжение этой истории коснется ее. Но «логика чувств», которой она отдавала предпочтение в их отношениях, на профессиональной хватке не отразилась.

– Выходим на Тимирязевской, – сказала Вера повелительным тоном, как только поезд отчалил от платформы Бескудниково.

– Это еще зачем?

– Затем, что в Глазовский тебе соваться ни к чему. По крайней мере, ночью.

– И что мы будем делать ночью на Тимирязевке?

– Переночуем у Нонны. Утром ты пойдешь в МУР и все расскажешь. Потом явишься с охраной домой, заберешь вещи. А я тем временем подыщу конуру с двуспальной кроватью.

Ее прагматизм развеселил Моцарта.

– Может, стоит поехать на Петровку прямо сейчас и напроситься в тюрьму? – отсмеявшись, выдвинул он встречное предложение. – Какая разница, кто лишит меня свободы?

– Я на твою свободу не претендую, но появляться дома одному тебе нельзя, – настаивала Вера.