Если бы у него спросили, чего ему больше всего сейчас не хочется, он не задумываясь ответил бы: возвращаться домой. Но время было позднее и делать ничего не оставалось…

На Остоженке он заправил машину, пересек Сеченовский переулок и оказался на Пречистенке. Дом, в котором проживали Масличкины, нашел сразу, но близко подъезжать к нему не стал, а припарковал машину в тупичке возле овощного магазина и отправился пешком.

Сорок восьмая квартира находилась во втором подъезде. Окна ее выходили на улицу и во двор, но балкон был только во дворе. С балкона четвертого этажа торчали длинные прутья старой антенны; до самого третьего этажа тянулась пышная молодая березка. Если легкая, худенькая Катя падала вниз не оттолкнувшись, то наверняка зацепила антенну, и тогда ее отбросило на нижние ветки березы. Это в какой‑то степени смягчило удар, в противном случае она действительно умерла бы на месте. Антенну уже починили, ветви березы оставались несломанными – спружинили скорее всего, – но чем еще можно было объяснить рассечение внутренней поверхности бедра, на которые Першину пришлось накладывать швы?

Балконы отстояли друг от друга на расстоянии трех метров – допустить, что девочка таким образом пыталась перейти к соседям, было просто невозможно. Перила высокие – Кате по грудь. Застеклен балкон Масличкиных не был, так что окна она мыть не могла. Могло быть что‑нибудь из двух: либо она выбросилась сознательно, либо… ее выбросили! Это второе допущение было кощунственно не обоснованным.

«Крыша поехала? – сплюнул Першин. – После стычки с Графом вокруг преступники мерещатся?.. Может, тебе лучше в милиционеры податься?»

Он еще потоптался во дворе, несмотря на позднее время заполненном детворой и пенсионерами, обошел вокруг дома, мучительно ища ответ на вопрос, что ему, собственно, здесь нужно, что направило сюда врача, призванного лечить, а не расследовать обстоятельства смерти. В милицейских протоколах наверняка было записано «несчастный случай», да и какие основания что‑то подозревать? Встреча в аэропорту?

Раньше его интересовали обстоятельства смерти Моцарта.

Першин побрел прочь. Перед глазами все стояла картина того разговора с полусумасшедшими от испуга родителями Кати перед операцией…

Отец сидел на кушетке, обхватив голову руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, причитал: «Боже!.. Как же это? За что?.. Я виноват, я!.. – А потом вскакивал и хватал Першина за рукава халата: – Сделайте же что‑нибудь, доктор!.. Ведь вы же можете!..»

Он бы смог. Он бы выходил Катю, непременно выходил, когда бы был рядом. Он чувствовал ее душу: их связывал Моцарт.

«А может, не стоит взламывать дверь, если есть возможность отпереть ее ключом? – остановился он посреди улицы. – Почему и в чем я подозреваю людей, которые не сделали мне ничего дурного? В конце концов, я ведь ничего не украл, стадия, при которой возникает потребность прятать глаза, еще не наступила».

Он повернул назад…

Пуленепробиваемую дверь сорок восьмой квартиры, обитую лакированными рейками, отворила хозяйка. Разглядев в полутьме синеватые льдинки ее глаз, Першин усомнился в правильности своего шага, но шаг был уже сделан.

– Добрый вечер, Наталья Иосифовна, – с предательской хрипотцой в голосе произнес он.

– Добрый…

Весь облик ее источал испуг, словно сама смерть стояла на пороге.

– Кто там, Наташа? – спросил из комнаты мужской голос.

– Входите, – сделала хозяйка попытку подавить смятение и отступила в глубину прихожей.

Вышел Масличкин с чайной чашкой в руке.

– Доктор?!

– Здравствуйте, Виктор Петрович.