Миша с Жекой переглянулись.

– Кто тебе сказал?!

– Да об этом все говорят! – невозмутимо произнес Алекс. – Не возражаете, если я стащу у вас пару пельменей? А то есть очень хочется.

Миша сидел за столом бледный как мел. Кто мог распустить про него подобные слухи?! Враги? Завистники из советского сектора? Комендантша?

Черт дернул этого американца за язык! Теперь из за него Мишу потащат в КГБ объясняться насчет наркотиков. Комната то прослушивается!

А Пряницкому все было нипочем. Он пил водку, хохотал и вовсю кокетничал с новым знакомым.

– Мы из тебя сделаем настоящего московского студента, – клялся он Алексу. – Через месяц ты будешь владеть сорока семью рецептами блюд из картошки и тридцатью восемью – из макарон. Ты будешь знать о тараканах и мышах больше, чем любой средний биолог. Узнаешь, что тараканы – бессмертны…

Миша опрокинул себе в глотку очередные пятьдесят грамм. Нужно было как то доказывать, что на самом деле он никакой не наркоторговец, что он всю жизнь был идеологически выдержанным и морально устойчивым.

– А что ты думаешь насчет борьбы с агрессивной политикой американского империализма? – наконец обратился он к Алексу.

Тот перевел на него непонимающий взгляд:

– Чего?

– Матом тебя прошу, ну не надо про политику! – поморщился Жека. – Спроси ка лучше товарища Уилльямса, почем у них, в Америке, джинсы продают?

– Начиная с десяти долларов, – отозвался Алекс.

Жека схватился за сердце.

– Мама дорогая! А на наших барахолках по двести рубликов толкают!

– А курс доллара какой?

– Официальный – шестьдесят копеек, – чуть не плача, произнес Пряницкий. Ему только что открылась страшная правда о несправедливости жизни.

Месть Алекса удалась на славу. Он так и подумал, что комсомольцу и общественнику Степанову дурно станет, если он бросит тень на его незапятнанную репутацию. Алексу и раньше доводилось встречать подобных типов: например, капрал Брэдли тоже впадал в коматозное состояние, если ему намекнуть, что «все знают о его тайных пороках».

Зато во втором русском, Жеке Пряницком, Алекс тут же почувствовал родственную душу. «Аферист и пройдоха, каких свет не видывал, – с уважением подумал он. – Надо будет сойтись с ним поближе. Он наверняка знает, как здесь можно весело провести время».

Без пятнадцати шесть Алекс распрощался с новыми знакомыми и отправился в международный отдел.

От выпитой водки в голове было тихо и глухо.

«Так вот ты какой, советский народ!» – усмехнулся Алекс, вспоминая свой первый контакт с местной цивилизацией.

В США было довольно много эмигрантов из России, но судить по ним о современном Советском Союзе не имело никакого смысла.

В двадцатых – сороковых годах в Америку перебрались белогвардейцы и их потомки – из тех, кто был побогаче и у кого были нужные связи. Но они жили по законам старой, дореволюционной России и знать ничего не знали о том, что в действительности творится в СССР.

А новая волна эмиграции в большинстве своем состояла из евреев, бежавших в США от антисемитизма. Они хоть и являлись плотью от плоти советской системы, но статус национального меньшинства накладывал на них свой отпечаток. Для многих из них слова «русские» и «Россия» никогда не были равнозначны словам «я» и «мы».

Американская пресса тоже не могла с точностью ответить на вопрос: что же это за страна такая – Советский Союз? Полагаться на мнения путешественников и журналистов не стоило – все таки они были лишь сторонними наблюдателями. А советские газеты и вовсе все запутывали. В них было столько пропаганды, что отличить, что правда, а что ложь, не представлялось возможным.