Наталья Александрова. Дешево и смертельноДетектив-любитель Надежда Лебедева – 3
Женщина открыла глаза и рывком села на железной койке. При этом она ударилась головой о потолок своей камеры – или своей каюты, или своей собачьей будки. Именно на собачью будку было похоже это помещение своими размерами. Но в отличие от будки все здесь было железным – пол, стены, потолок. И эта качка, эта ужасная, сводящая с ума качка… – Дайте воды! – закричала женщина. – Дайте умыться! Дайте зеркало! Выпустите меня, сволочи! За железной дверью послышались шаги. – Опьять она кричит, – с неодобрительным удивлением сказал низкий голос с сильным акцентом, должно быть, тот араб со сросшимися бровями и синеватой от бритья кожей, который нес три дня назад ранним утром ее чемоданы по набережной в Антибе, любезно улыбаясь и заглядывая в глаза с преданностью воспитанной собаки. Как страшно он изменился, стоило катеру выйти в открытое море! – Опьять она кричит, – недовольно повторил араб, – она мне очьень надоела. Скажи ей, чтобы не кричала. – Черта с два я буду ей что-нибудь говорить! – пробурчал в ответ второй голос, принадлежавший безусловно месье Полю, как представился ей рыжий здоровяк, соотечественник, усиленно изображавший француза. – Пускай она там орет, хоть глотку себе сорвет. – Она мне очьень надоела, – со злобной настойчивостью повторил араб. – Потерпишь! – раздраженно выкрикнул Поль. – Дауд за нее заплатит! – Э! Вряд ли Дауд за нее заплатит, – протянул араб с наглой растяжкой в голосе, – она страшный, как шайтан. Несмотря на ужас своего положения, несмотря на унижения и страдания последних дней, женщина обиделась. – Сволочи! – заорала она с новой силой. – Выпустите меня немедленно! Я имею право встретиться с послом! – Ну до чьего же она мне надоела, – тоскливо пробормотал араб, – давай убьем ее, Дауд все равно за нее не заплатит! Она только принесет это… как по-вашему… неудача… а у нас груз… Женщина почувствовала, как в жаркой духоте железной тюрьмы ее пронизал озноб. Она замолчала, забралась с ногами на койку и сжалась в комок… Жизнь, даже такая ужасная, была по-прежнему дорога ей, она цеплялась за нее и готова была к новым унижениям и страданиям, только бы остаться в живых. – Ну вот видишь, – миролюбиво произнес Поль, – она замолчала. Ты доволен? – Нэт! – решительно и зло рявкнул араб. – Я нэдоволен! Она мне очьень надоела. Даже когда не кричит. А если придет береговая охрана? – Ладно, – покладисто проговорил Поль, – давай переведем ее в четвертый отсек. Араб неожиданно обрадовался. Он засмеялся неприятным булькающим смехом и, отсмеявшись, сказал: – Хорошо. В четвертый отсэк. Мне нравится четвертый отсэк. Железная дверь лязгнула, и в каморку проник слабый свет. Женщина съежилась на койке, она не хотела покидать свое временное пристанище. Как ни плохо здесь было, но загадочные слова «четвертый отсек» пугали ее еще больше, а особенно страшен показался ей булькающий смех араба и его злобная радость. – Не хочу! – взвизгнула она, когда сильные мужские руки сдернули ее с койки. – Не хочу в четвертый отсек! – Нэт, она мне очьень надоела, – грустно сказал араб и жестоким пинком вытолкнул женщину в коридор, дохнув на нее густым запахом дешевого вина и чеснока. Замолчав от страха, почти ничего не видя и не слыша, женщина шла туда, куда вели ее мучители – по узкому коридорчику, затем вниз по железной лесенке… Куда еще вниз? Они и так были под палубой… Но вот ее втолкнули в крошечное помещение, еще более тесное, чем прежде, и за ней закрылась не дверь, как раньше, а круглая крышка люка, и потом эту крышку наглухо завинтили. |
